От лица огня

— Сейчас польёт. Надо мешки занести в хату, а хустыну завтра заштопаю, — Лиза старалась уйти уходила от разговора, но Нина гнула своё.

— С Оксанкой что будем делать? Вот где её сейчас носит? С хлопцами чей-то сад трусит? Прошлый раз Скрипачиху обнесли, а сегодня кого?

— Ну, нехай погуляет дытына, — защищая свою любимицу, отмахивалась Лиза от наседающей сестры. — До грозы вернётся. Давай картоплю занесем.

— А кота она в скрыню зачем засунула? Еще и в хустку замотала, как сосунка.

— Нет у ребёнка игрушек. Был бы батько дома, сделал бы для неё что-нибудь, а так, ну нету. Может, я ей ляльку из тряпок сошью. Она же просила у нас того кота оставить, помнишь?

— Как можно чужого кота оставить?

— Ну вот, мы не можем, так она сама придумала способ. Угомонись, Нина. Вон, кот сидит, её ждёт, а хустку я завтра заштопаю.

Тами прибежала мокрая, с лилово-синими от холода губами, когда ливень уже хлестал, набирая силу.

— Вот, явилась, — пробурчала Нина. — Вся в глине. Опять по чужим садам гасали?

— Мы на Каменке были. Ныряли. — Тами чувствовала вину, что не успела вернуться до грозы, из-за этого промокла и выпачкалась.

— Ты бы и Дунькиного кота взяла с собой нырять. Зачем в скрыне заперла и бросила?

— Чтоб не убежал, — она забыла про этого кота и уже направилась к скрыне, вызволять его, но сообразила: раз Нина все знает, значит, чёрного там уже нет.

— Как сама, так убежала, а коту — зась.

— Нина, перестань, — Лиза достала из печи чугунок с вареной картошкой. — Дай дытыне воды и найди, во что переодеться, не видишь, мокрая как хлющ. Не стой, Оксана, смой грязюку, вытри волосы и надень сухое.

И в прошлом году, и в позапрошлом, когда мать привозила её на лето к тёткам, Тами не купалась, боялась даже подходить к реке. При виде тёмной, текущей воды ей слышался вой юнкерсов над днепровской переправой. Тело девочки сжимало судорогой, она ждала, что сейчас начнут рваться бомбы, опять взлетят к небу столбы воды, переворачивая под ней шаткий деревянный настил, и на этот раз ей на нём не удержаться, пальцы разожмутся, тогда волна подхватит, швырнёт её в реку, чёрную, быструю, ледяную.

А нынешним летом страх как будто наконец отступил. Может быть, не до конца, Лиза с Ниной не спрашивали девочку, ворчали, когда она возвращалась мокрой, как обычно ворчат взрослые, но были счастливы, что тяжёлая травма излечивается.

Сёстры всегда звали её Оксаной, домашнего имени Тами они не знали, а записанное в метрике, Бассама, считали просто модной выдумкой. В Кожанке все её так звали, да и в Киеве среди дворовых приятелей, а потом и школьных, крепко и надолго прижилось привычное украинское Оксана.

После ужина Лиза с Тами устроились на тёплой печи, Нина легла на кровати. Молнии полосовали небо, озаряя тёмную хату вспышками мертвящего света. Гром откатывался дальше и тише, но ветер всё стонал в кронах старых верб, и ливень не стихал, бил в дверь и в окна крупной дробью.

— Лиза, расскажи сказку, — Тами прижалась к тётке, ледяные разряды молний ее пугали.

— Расскажи ей про котика сказку, — не без сарказма подсказала Нина. — Про кота-муркота.

— Не хочу про котика, она для маленьких, — про кота-муркота Тами уже слышала много раз.

— А что ж ты, взрослую хочешь?

— Да. А ты знаешь взрослую сказку?

— Знаю, только она страшная. Все взрослые сказки страшные…

— Нина, перестань, — попросила Лиза. — После твоих сказок Оксанка спать не будет. И я тоже.

— Ну, как знаете, — потянувшись, зевнула Нина.

— Лиза, пусть Нина расскажет взрослую. Я буду спать, вот увидишь.

— Ой, дытыно… — вздохнула Лиза. — Ну, смотри мне.

— Нина, рассказывай, — нетерпеливо прошептала Тами.

Нина повозилась в темноте, поскрипела кроватью и начала медленно, как будто с трудом припоминая.

— Давно, говорят, при короле Сигизмунде, а может, и раньше, жил на хуторе у Белой Церкви старый сотник. Ходил он смолоду на турок, ходил и на Москву, воевал ловко, за то получил от короля земли с млынами, леса с дегтярнями, серебро привез и золото. В Белой Церкви взял он себе жену из хорошего рода, и в свой срок родилась у них дочка. Назвали её Калиной. Выросла Калина красавицей, сама румяная, как ягодка, глаза зелёные, раз посмотрит — всю жизнь не забудешь. Любил её старый сотник больше, чем жену, больше, чем свои земли, больше, чем короля; берег на хуторе от лихих людей и от дурного глаза…

— Нина, может, эту не надо? — попросила Лиза. — Я как вспомнила, что там…

— Ну, нет. Я уже начала, так теперь не остановлюсь, пока не закончу, хоть сама послушаю. А ты если не хочешь, можешь спать, кто тебе не даёт? — разрешила Нина и продолжала: