От лица огня

Смелянский собирался осенью уходить от Ковпака. Когда-то дед пообещал отпустить его по первой просьбе — скоро эта просьба прозвучит. У служащих в аппарате Верховного Совета всегда было звериное, волчье верхнее чутьё, умонастроения начальства здесь умели улавливать с необыкновенной точностью. Смелянский уже стал для них чужим, в нём видели ещё одного еврея, хитростью пролезшего на тёплое место. Стоит начальству щёлкнуть пальцами, а к этому всё идёт, и он, вместе с другими, из чужого превратится во врага. Ковпак оставался для него надёжной стеной, сомнений в этом не было, но жить, прижавшись к стене, бывший командир партизанской разведки не желал.

4.

Обе створки окна были распахнуты, хотя утром Феликса их закрывала. Ждать её мог кто угодно — друзья, да и соседи, знали, что ключ лежит за дверным наличником, но всякий раз, когда, возвращаясь, Феликса видела свет в комнате или открытое окно, сердце против воли замирало. Она никому не признавалась, сама понимала, что это глупо, злилась на себя, но где-то глубоко подрагивала надежда однажды увидеть в комнате Илью.

На подоконнике, опершись спиной о косяк, дремала Ира Терентьева. За год с тех пор, как впервые появилась после лагеря, Ира помолодела. Зубов у неё, конечно, не прибавилось, но пятна чахоточного румянца уже не проступали, пропали старушечьи морщины, и слегка округлилось лицо. Вернулась к Ире и прежняя язвительность, о больных, с которыми вместе лечилась, и о врачах она рассказывала насмешливо и зло.

— Привет, подруга, — Феликса похлопала Иру по руке. — Давно меня ждешь?

— С полудня, — Ира протёрла глаза и осмотрелась. — Давно уже, задремала даже. Ты где задержалась?

— Проводили собрание по результатам года. Приезжал Гречко [35], поздравлял. Грамоту мне вручил.

— Да, ты же у нас высоко летаешь. И бегаешь тоже, — обычным бурчанием отозвалась Ира.

— Сейчас кашу поставлю, поужинаем. Подожди. — Феликса направилась во двор.

Кроме грамоты, ей выписали еще и премию, эти деньги Феликсе были очень нужны. На следующей неделе она собиралась в Кожанку за дочкой. Лизе с Ниной хотела отвезти муку и крупы, мяса сестры по-прежнему не ели, а Тами за лето наверняка выросла из прошлогодней одежды. Значит, платье, пальто, обувь… Скоро сентябрь.

— А я вот уезжаю, — сказала Ира, когда Феликса вошла в комнату. — В Крым.

— Замечательно! В санаторий? Надолго?

— Месяц в санатории, потом так поживу. Устроюсь на временную работу до конца осени, а дальше видно будет.

— Отлично, Ирка! — новость обрадовала Феликсу по-настоящему. — Значит, придавили всё-таки туберкулёз.

— Да подожди ты с кашей своей, у меня поезд поздно вечером, успеем еще. По дороге к тебе зашла на Владимирский рынок, купила семечек. Садись полузгаем. Я по твоим офицершам соскучилась, а у них как раз вечерний показ мод.

Феликса присела на подоконник рядом с Ирой. Разглядывать офицерских жён из части напротив, смеяться над их дурацкими платьями ей надоело, но сидеть летними вечерами у раскрытого окна она по-прежнему любила.

Высокого темноволосого парня в шинели Феликса заметила, как только тот свернул к ним на улицу Федорова. Парень шёл по тротуару неуверенно, останавливался у домов, искал таблички с номерами, и Феликса подумала, что он, пожалуй, здесь впервые. Она следила за ним, не отрываясь, не видела больше ничего, не слушал и болтовню подруги.

— Ты что? — вдруг замолчала Ира, смахнула шелуху за окно, лениво проследила за взглядом Феликсы. И по тому, как изменилось её лицо, как расширились в удивлении насмешливо сощуренные глаза, Феликса поняла, что ей не померещилось — по Фёдорова, от Красноармейской, поднимался Илья!

Сила, о которой она ничего не знала, вышвырнула Феликсу из комнаты в коридор, а оттуда — во двор. Феликса пронеслась мимо соседей, собравшихся для неспешного вечернего разговора на лавочке под орехом, не заметив их. Как же она ждала этой минуты в Молотове, в Киеве, во время войны и после, ждала, когда никто не мог ей сказать, что случилось с Ильёй, и когда всем уже всё было ясно. Никогда она до конца не верила в это ясно, Илья возвращался, приходил во сне, и всякий раз она бежала, летела ему навстречу, в точности как теперь. Феликса видела столько снов, что знала до последней мелочи, и какой будет на ощупь шинель на Илье, и как он её обнимет. Только теперь это был не сон, это было счастье. Феликса бросилась к Илье… На этом её счастье оборвалось.

Она ошиблась, и Ира Терентьева ошиблась тоже — по Фёдорова поднимался не Илья, это был Петя Гольдинов, младший брат его. Знакомые и раньше удивлялись сходству Пети со старшим, а теперь ему исполнилось двадцать, и кто бы смог отличить его от двадцатилетнего Ильи?