От лица огня

— Ещё в конце августа. Они переправили сорокапятку на островок и били по немецкой переправе почти в упор. С самого начала было понятно, чем всё закончится. Их накрыли артиллерией. Огонь открыли такой, что мы думали, и островка не останется, саму землю разнесут и утопят в Днепре. Ночью потом гроза прошла сильная, настоящая буря. Мы смогли попасть на остров только под утро. Ни следа от тех, кто там был, не нашли, одно разбитое железо.

— Так может, их уже не было на том острове? Ушли до обстрела, и никто об этом не знал.

— Они там были, — закрыл глаза пленный, и Илья не стал его спрашивать, почему командир полковой разведки встал к орудию. Значит, не нашлось других людей, раз встал.

Илья помнил и грозовую ночь, заставшую его в Григоровке, и сон, приснившийся перед налётом на село, но говорить об этом не хотел — в тот день погиб Сапливенко, или в другой, уже не имело значения.

Не прошло трёх месяцев с тех пор, как Илью и его взвод привезли на станцию Масловка. И вот погибли все, остались только Жора и Илья, а если бы не Жора, наверное, и он не стоял бы сейчас с этим пленным, и тот не рассказывал ему, как убили Сапливенко. Теперь он это знает, но пока они в лагере, в его знании немного пользы, потому что каждый день по эту сторону колючей лагерной проволоки может стать последним для любого из них. Ни их память, ни их ненависть, ни желание отомстить за друзей не значат ничего, пока они здесь, в этом проклятом Stalag 346.

На следующий день после утренней поверки охрана не стала привычно разбивать заключённых на команды и отправлять на работы, общий строй не распустили, велели стоять, ждать приказа. Не расходилась и охрана.

Вскоре в лагерь вошла рота автоматчиков, некоторые вели на поводках овчарок. Это был конвой, но не обычный лагерный конвой, хорошо уже знакомый пленным. В Stalag 346 вошли эсэсовцы. С этого момента сомнений не оставалось ни у кого — подготовка этапа в другой лагерь закончена, и пленных отправят сегодня же.

По всему было видно, что этап планируется большой. Заключённых вызывали, выстраивали в колонны по двести человек и под лай овчарок, под резкие команды конвоя выводили за ограждение. Что происходило с ними потом, куда их гнали и как, шли они пешком или грузились в железнодорожные вагоны, — в лагере не знали. Последние дни ходило несколько версий, но большинство считало, что этап отправляют в Винницу на какую-то стройку. Вроде бы так говорили в канцелярии, но и в этом уверенности не было.

Пленные не знали, кого из них уведут, а кто останется в Кременчуге, и когда их начали вызывать по номерам, среди шеренг, стоявших на аппельплаце, пронёсся приглушённый, но стремительно нараставший шум. Расставались люди, прошедшие через окружение, первые дни плена, через лагерь. Вместе они видели смерть, она стояла рядом смотрела им в глаза, а они — ей. Тем утром на аппеле не просто расставались друзья, но снова, в который уже раз с начала войны, крошились тысячи судеб. Уходившие пытались что-то крикнуть на прощанье и что-то кричали им вслед из шеренг. Начальник конвоя яростно метался перед строем, приказывая замолчать, но шум и крики не смолкали. Звучали новые номера пленных, они шагали через плац, строились в колонны и уходили в серый осенний день за лагерное ограждение, навсегда.

Илья видел, как откликнувшись на свой номер, вышел из строя Жора Вдовенко и уже на ходу оглянулся, пытаясь в последнюю минуту разглядеть его. Илья махнул Жоре, кричать что-то было бессмысленно, да и что он мог крикнуть, и тот, увидев его руку, мог только махнуть в ответ.

Жора уходил и уносил свою вину за их плен, за гибель Вани Меланченко, за лазарет, в котором три недели провалялся Илья. Он обвинил себя сам, и Илья ни тогда, ни теперь не признававший за Жорой вины, знал, что даже если бы им удалось выбраться из лагеря и дойти до своих, смерть Меланченко Жора бы себе не простил. Он пришёл в пожарную команду «Арсенала» после шестилетки, был младше всех, и относились они к нему, как к школьнику, как ребёнку. А Жора, хоть и сейчас не выглядел на свои девятнадцать, ребёнком давно не был. Жора был верным другом.

Его колонна уже ушла, на плацу строилась следующая, и Илья не хотел думать, встретит ли он когда-нибудь Жору. Мысли о тех, кого он потерял и уже не увидит, лишали сил и топили в отчаянье. В эти дни он заставлял себя думать только о том, как бежать из лагеря. Ему нельзя было оставаться в плену, ни в Кременчуге, нигде.

Илья подробно расспросил Туровцева, что делают с телами умерших заключённых перед тем, как вывозят за ограждение и зарывают. План был простой — выбраться на телеге под трупами, но военврач его забраковал. Немцы не доверяли лагерным медикам и проверяли всех. Один пленный уже пытался бежать таким путём, и его вывезли на телеге, но с ведома немцев и мёртвым. Охрана обнаружила беглеца и застрелила.

22 октября, вернувшись из канцелярии, Туровцев сказал Илье, что видел там ещё одного старосту, на этот раз из Полтавы.

— Что он там делает? Тоже за людьми приехал?