От любви до ненависти

— Нет. Знаете, вообще хочу взять отпуск. Я боюсь собственного равнодушия, у меня депрессия, но однонаправленная, на журналистику. Я устал смотреть на все окружающее как на возможный материал для статьи, фельетона, заметки, обзора… Наверное, меня напугали эти гадкие люди.

— Вас можно напугать?

— Очень даже просто. Нет, серьезно. Я вдруг подумал, что рискую жизнью из-за пустяков. А жизнь мне нужна. Я ведь никогда ничем серьезным не болел. И больница навеяла всякие философские мысли. О жизни и смерти и прочую чепуху.

И он стал излагать вслух свои мысли. Она поддержала разговор, потому что тоже, конечно, думала на эту тему.

Ольга радовалась, что разговор у них именно дружеский, приятельский. Она думала, что, в идеале, только таких отношений и хочет с этим человеком, уважая его и чувствуя равное уважение к себе.

И даже когда разговор коснулся вещей конкретных, связанных с их семейной жизнью (у обоих разрушенной), он продолжал протекать в русле как бы теоретическом. Ольге хватало ума понять, что здесь нет какого-либо предательства и разглашения неприкосновенных семейных тайн, она знала, что существует странный, но почти непреодолимый закон человеческого общения: так женщина попутчику, с которым знакома двадцать минут, вдруг рассказывает о своем муже, с которым прожила двадцать лет, самые интимные и зачастую неприглядные подробности.

Правда, Ольга этих подробностей не касалась, говорила обтекаемо, да и он тоже, и она не могла не оценить его деликатности по отношению к бывшей жене, хотя никаких чувств к ней у Ильи, судя по всему, не осталось.

— А все-таки иногда тянет к ней? — вдруг спросила Ольга.

— Да. Памятью.

— Это вы хорошо сказали. Именно памятью. Я вот думала о своем бывшем муже и только одни недостатки в нем находила и удивлялась, как раньше их не разглядела. Потом поняла, что видела и раньше, но, наверное, надеялась, что они исчезнут. Или как-то все сгладится… А потом вспомнишь вдруг какой-нибудь дождь, когда шли под одним зонтом, какой-нибудь пустяк, понимаете? — и вдруг захочется к нему, но не к теперешнему, а туда, в прошлое, под тот зонт.

— Если бы мы умели так же тосковать о будущем, как о прошлом! — заметил Илья.

— О прошлом мы все знаем, о будущем нет. Как можно тосковать о том, чего не знаешь?

— И чего боишься?

— Вы обо мне? Нет, я не боюсь.

— Знаете, почему-то мне кажется, что вы не только о прошлом тоскуете. Мне кажется, вы вернетесь к мужу. Или он к вам. В общем, вернетесь друг к другу.

— Нет. Есть вещи, которые я не могу простить.

— Что именно?

— Не хочу об этом говорить.

Она не только говорить, она и думать об этом не хотела, вспоминать не хотела.

И вдруг поняла, что надо рассказать. Что надо наконец освободиться от этой тяжести. Что наконец встретился человек, которому можно рассказать.

История простая, незамысловатая. Летом, в июне, они собрались большой компанией на рыбалку. Всерьез ловить рыбу никто не умел, да и не собирался, один из друзей мужа прихватил своего соседа, какого-то Кузьмича, знатного рыболова, который и на удочку, и на спиннинг, и на косынки ловит, подбадривая себя водочкой. Водочка ему была гарантирована в неограниченном количестве, и он поехал с охотой. Остальные же просто отдыхали на большой яхте, принадлежащей кому-то из компании. Женщин, кроме Ольги, было три, двоих из них, Нину и Настю, Ольга знала — жены компаньонов мужа, а третья, решила она, тоже чья-то жена: щедро разрисованная, вертлявая, с ней Ольга не чувствовала охоты знакомиться. Причалили к одному из островов, развели костер, варили уху, потом ели, пили, шумели, потом Кузьмич стал рассказывать об омуте неподалеку, в котором нет дна. То есть дно есть, но очень глубоко, ничем не доберешься. Заинтересовались, взяли моток веревки, привязали большой камень и пошли к омуту. Там быстренько соорудили плот, выплыли на середину омута (один из компании и, естественно, сам Кузьмич), стали разматывать веревку, она была с метками. «Пять метров! — выкликал Кузьмич. — Десять! Двадцать! Тридцать!» Все изумленно гомонили, не зная, верить или не верить. Да и как не верить, если веревка с камнем все опускается и опускается и натянута так, что ясно — камень висит. Кузьмич хохотал, это был его коронный номер. Когда веревка показала пятьдесят метров, он схватил жердь, предусмотрительно им захваченную, метра два длиной, и ткнул в воду Жердь, не окунувшись и наполовину, достала дно, а потом спрыгнул и Кузьмич, оказавшись в воде по грудь. «Фокус!» — заорал он.

Но Ольга всего этого не видела. Когда еще шли к омуту она вдруг поняла, что мужа с ними нет. Нет и той раскрашенной женщины. И она спросила идущую рядом Настю: «Слушай, а эта блондинка, она чья жена?»

«Ничья!» — ответила Настя, смеясь.

«А в качестве кого же она здесь?»

«В качестве Кузьмича! — ответила Настя. — Для развлечения!»

Ольга продолжала еще некоторое время идти — с трудом, будто ноги в трясине увязали. Потом незаметно отстала и побежала назад, напрямик, через кусты, царапаясь до крови и не обращая на это внимания.

Выбежала на берег. Он был пуст. Яхта покачивалась на приколе рядом с берегом.