От любви с ума не сходят

— Сучков в данном случае чист, как слеза ребенка, — Эрик развел руками. — А почему ты так хотела, чтобы убийцей оказался именно он? Он так тебе неприятен?

— Да, он мне отвратителен — и к тому же Але он немало в свое время попортил крови.

— Что я могу тебе сказать? Сучков антисемит и был замечен даже на собраниях общества «Память». Из коммуниста он переквалифицировался в ярого националиста — что ж, и так бывает. Не сомневаюсь, что в свое время он брал взятки — что он, хуже других, что ли? У меня лично он вызывает антипатию. Но я могу подтвердить то, о чем Аля писала в своем дневнике: он никогда не стучал ни тайно, ни явно. И он не убивал. Понимаешь, можно по мелочи нарушать закон, можно спать со всеми своими подчиненными и выживать тех, кто отказался пойти навстречу, это еще не делает человека убийцей. Так что, нарушая девять заповедей, через самую важную из них, десятую, он не преступил.

Володя внимательно наблюдал за мной, потом рассмеялся:

— Лиде хочется, чтобы преступниками — преступниками в глазах закона — оказались и наш штатный доносчик Марк Наумыч, и эта дура Аришина, бывшая заместительница главврача… До чего же ты кровожадна! Ты мне напоминаешь одного моего пациента, который как-то мне заявил: «Я так хочу, чтобы все люди были добрыми, честными… Так бы и взял автомат и перестрелял половину земного шара!»

— Ты ошибаешься, Володя. Бог с ними, я не держу больше на них зла. Главное, что я теперь знаю правду, — и я взяла с книжной полки фотографию Али в картонной рамочке. Сестра смотрела на меня в упор, и мне показалось, что лицо ее смягчилось, как будто с него ушло присущее ей всегда при жизни напряжение. — И я исполнила свой долг перед Александрой.

После того как Эрик наконец ушел, бросив нам на прощанье: «Это дело действительно надо отметить, и я приглашаю вас как-нибудь вечером в ресторан», — я сказала Володе:

— Поверь мне, я счастлива, что Аля узнала перед смертью, что такое любовь и что такое значит — быть с мужчиной. И я рада, что она была именно с тобой. Теперь со спокойной душой я могу сказать родителям, что они ни в чем не виноваты и что их старшая дочь все-таки успела изведать в своей недолгой жизни что-то хорошее. Да, я им об этом расскажу уже завтра.

Володя подошел ко мне и, положив руки мне на плечи, заглянул в глаза:

— Лида, если я попрошу тебя об одной важной для меня вещи, ты мне не откажешь?

— О чем именно?

— Подари мне сегодня и завтра. Не уезжай!

— Хорошо, я останусь.

Что ж, этот мужчина стал для меня важнее, чем родители. Впрочем, они пребывали в неведении в течение десяти лет — они могут подождать и еще одну неделю. Прижавшись к нему, я спросила:

— А чего ради тебе вздумалось разыгрывать перед Эриком рыцаря? Забота о моей репутации? «Я не понимаю, о чем ты говоришь», — передразнила я его очень похоже, так что он даже улыбнулся, но голос его был серьезен:

— Видишь ли, Лида, пока тебе грозила опасность, я был тебе нужен. Как бы ты ни хорохорилась — тебе было страшно и хотелось к кому-нибудь прислониться, а я был под рукой. Я не уверен, что теперь, когда ситуация изменилась, у тебя не появились другие планы…

Что я могла ему сказать? Ничего — в таких случаях надо не рассуждать, а действовать. Я обоими кулаками забарабанила по его груди с воплем:

— Если ты не оставишь свои комплексы в покое, идиот несчастный, то добьешься того, что я действительно тебя брошу!

Он ответил на это именно так, как я ожидала, и меня его ответ вполне удовлетворил. Потом, уже нежась рядом с ним в постели, я спросила:

— Ты сам выгуляешь Гришку, или мы пойдем вместе, гражданин начальник?

— Я с понедельника уже тебе не начальник, Лида. Наконец возвращается Косолапов, и я передаю ему дела. И вообще, я ухожу из стационара.

— Как?! Мы не будем больше вместе работать?

— А тебе этого хочется?

— Да. Я-я привыкла видеть тебя в отделении.

— Ну, пожалуй, раз тебя это расстраивает, то я останусь пока на полставки. А вообще-то говоря, мне надоело пахать, как вол, и жить при этом в нищете. Проводишь в больнице чуть ли не все свое время, дежуришь сутками напролет, а в результате не можешь любимую девушку пригласить не то что в ресторан — даже в Макдональдс паршивый.

— Что ж, такая у нас с тобой профессия — не самая денежная, скажем прямо. И что ты собираешься теперь делать — будешь заниматься частной практикой?

— Нет. Для этого нужно либо имя, либо наглость, а у меня нет ни того, ни другого. Мотаться по дешевым пациентам, как это делает Косолапов, — это почти то же самое, что подрабатывать ночными дежурствами. Я устал от всего этого. Меня давно приглашали в один фонд, который занимается психологическими тренингами. Знаешь, они работают по западному принципу: уезжают вместе с клиентами в какой-нибудь подмосковный пансионат на три дня и занимаются там с ними по четырнадцать часов в сутки. И это неплохо оплачивается.

— Я тоже хочу! Наверное, это интересно…

— Со временем, Лида, со временем. Не торопись. Теперь, когда расследование завершено, ты можешь заняться своей диссертацией. Тем более что тебя это увлекает.

— А как же насчет твоей?