От Мадрида до Халхин-Гола

Виктор Грачев подал сигнал на посадку. Оглядевшись, я невольно вспомнил недавний разговор со своим собеседником. Под крылом самолета раскинулся тот самый фантастический аэродром, условные границы которого были очерчены линией горизонта. Единственными предметами аэродромного оборудования оказались два белых полотнища, лежавших на земле в виде буквы Т. На такую необжитую базу прямо-таки не хотелось садиться, но что поделаешь — пустыня есть пустыня! Стало быть, мы станем первыми авиационными поселенцами здешних мест!

Такой простор, что, казалось бы, садись с закрытыми глазами, ничто не мешает, а посадка, наоборот, затянулась. В непривычной обстановке некоторые умудрились приземлиться с большим перелетом или недолетом до положенного места. Прежние привычки в построении расчетного маневра перед посадкой здесь оказались неприемлемыми. Пространственная ориентировка между небом и совершенно голой степью требовала от летчиков абсолютной точности в управлении самолетом, и случилось так, что даже самые опытные с непривычки допускали ошибки и, уходя на второй круг, увлекали за собой других. Техники, встречавшие нас после посадки, сердились. Один из них, глядя на очередной самолет, приземлившийся далеко в стороне, развел руками от удивления и крикнул:

— И откуда только взялись эти новорожденные! Их еще учить летать надо. А они воевать прилетели!

Стараясь загладить свою вину, летчики дружно помогали техническому составу. Нас уже предупредили, что у здешней пустыни свои причуды — иногда неожиданно возникают ураганы, способные опрокинуть любой самолет.

Мы торопились, изо всех сил налегали на ломы. Крепежные шпоры с трудом входили в грунт, похожий на засохший цемент.

Уже совсем стемнело, когда нас привезли в небольшой, только что установленный лагерь. Монголы постарались сделать все, что было в их силах, чтобы создать нам условия для нормального отдыха. В новых юртах лежали камышовые циновки и постельное белье, под решетчатыми сводами уютно мигали фонари «летучая мышь». Мы с любопытством разглядывали наши новые жилища, похожие на огромные половецкие шлемы. Юрты удобные и теплые, сделаны из прочных реек и кошмы. Над каждой юртой маленький флажок — своего рода флюгер.

Усталость дает себя знать, тянет в постель, а мысли мешают. Хочу заставить себя уснуть, но ничего не получается, остается только выйти покурить. Над степью непроницаемая завеса. Ни одного огонька и фантастическая тишина, до звона в ушах. Лишь мерцающие звезды свидетельствуют о существующем где-то кругом пространстве. Стараюсь не думать о войне и о том, как сложится в дальнейшем моя судьба. Пробую восстановить до мелочей все, чем жил несколько дней назад в Москве. Там, дома, было много забот, а теперь они все вдруг исчезли, будто и не имели никакого значения в жизни. Как развернутся события, которые заставили всех нас прилететь в Монголию? В памяти, хочешь не хочешь, оживает та первая фронтовая ночь в Мадриде, совсем не похожая на эту здесь…

Вспоминая прошлое, я сначала даже не заметил закутанную в простыню фигуру. Александру Николаеву тоже не спалось. Несколько минут мы сидели рядом молча. Саша взял мой окурок и задымил.

Он совсем недавно вернулся из Китая, сражался там добровольцем против японских захватчиков. Предстоящие бои с японцами здесь, в Монголии, для него только продолжение первых встреч с ними. Понятно, что мне хотелось поговорить с ним на эту тему, хотя и был уже поздний час.

— Правда, что они напористые?

— Кто?

— Японцы.

Саша ответил, что японцы очень настойчивые, бой ведут фанатично и если останешься с ним один на один, тут уж либо ты в ящик, либо он.

Оценка, которую давал Николаев японцам, совпадала с мнением моего друга и учителя Антона Алексеевича Губенко. Прилетев из Китая после многих боев, за которые он получил звание Героя Советского Союза, он еще до событий на Халхин-Голе говорил мне о японцах, что они умеют вести воздушный бой и в бою не только настойчивы, но и бесстрашны, а если учесть еще их отличную технику пилотирования, то надо признать, что они крепкий орешек.

В то время я не придавал словам Губенко особого значения, а теперь был готов говорить обо всем этом с Николаевым хоть до утра. Но Саша предложил укладываться: на войне не угадаешь, что будет завтра, а поэтому самое лучшее — беречь силы с вечера!

Мне показалось, будто я только что прикоснулся к подушке — а нас уже будят! Кто-то заглянул в юрту:

— Пора вставать, товарищи! Два часа!

На востоке чуть заметно серела предрассветная полоска. Степь еще спала, только наши голоса нарушали тишину и удивительно быстро тонули в пространстве.

Дежурный сказал, что завтрак привезут к самолетам. Мы почти на ощупь штурмовали автомашину, стараясь занять места поудобнее. В какую сторону поедем, где аэродром — разобраться трудно, еще совсем темно. Машина тронулась и, не набирая скорости, двигалась вперед, медленно отворачивая то налево, то направо, точно что-то нащупывая лучами фар.

— Стой! — вдруг подал команду комиссар штабной группы и обратился к шоферу: — Вы знаете, куда ехать?