От марксизма к постмарксизму?

Географ и историк-урбанист Дэвид Харви предпринял попытку дерзкого «диалектического утопизма» в «Пространствах надежды» (2000). Предложенная им трансценденция XIX века между марксистской диалектикой истории и утопическими конструкциями, возможно, даже не убедит всех тех, кто изначально предрасположен к подобным идеям. В то время как глобализация, складывающаяся вокруг США, может быть в «беспорядке», расхождения между идеологическими обещаниями и экономической реальностью, или «трудности», которые созданы рыночными эффектами, едва ли создают противоречия в марксистском смысле взаимосвязей, порождающих конфликты253. Тем не менее теоретическая «корректность» здесь не самый важный аспект. Харви, который с гордостью продолжает преподавать «Капитал» Маркса, представляет несколько интересных утопических принципов для «мятежа за работой» и обращается к вдохновленной Беллами утопической прогулке через Балтимор в 2020 году, о которой он мыслит достаточно самокритично254. Когда‐то, в свои самые темные часы, центрально-европейский марксизм породил уникальный шедевр утопического мышления и «предчувствующего сознания», а именно трехтомник «Принцип надежды» Эрнста Блоха, опубликованный в Германии в 1954 году, но написанный гораздо раньше. В общем контексте, однако, жанр не получил особого расцвета на восточной стороне Атлантики.

В 1990‐х годах, когда повсеместно обсуждали «переход», имея в виду движение Восточной Европы от социализма к капитализму, из Бингемтона, штат Нью-Йорк, пришло сообщение, что на самом деле мир переходит не к капитализму, а к чему-то еще, характер чего пока не определен. «Мы живем во время перехода из нашей существующей мир-системы к другой мир-системе или мир-системам», – провозгласил Иммануил Валлерстайн в «Утопистике», работе, задача которой определялась как «трезвая, рациональная и реалистическая оценка социальных систем, их недостатков и областей, открытых для человеческого созидания»255.

Джованни Арриги, который был в Бингемтоне в то же время, занимался параллельным исследовательским проектом, который достиг сходных, хотя, возможно, и более радикальных результатов. Из своего прочтения мир-системной истории Арриги получил три возможных ответа на «затяжной кризис американского режима накопления»256 – во‐первых, что «старые центры» завершают капиталистическую историю «через формирование по‐настоящему глобальной мировой империи»; во‐вторых, возникает новая линия обороны, но ей не хватает необходимых «способностей к ведению войны и построению государства», вследствие чего «капитализм (“противорынок”) отомрет»; и, в‐третьих, что «капиталистическая история также подойдет к концу», сгорев «в пожаре (или лучах славы) нарастающего насилия». Критически значимым элементом мир-системы в этом взгляде является роль ее экономического и политического гегемона. В настоящее время занимающие эту должность США находятся в необратимом спаде с 1970‐х годов. Как и в прошлом, актуальная финансовая экспансия капитализма – это выражение и одновременно двигатель глубокого кризиса существующей мир-системной гегемонии. Капитализм подвергается угрозам с двух сторон: долгосрочного укрепления власти рабочих – через глобальное уничтожение правил и пролетаризацию – и ослабление государств и их способностей защиты капитала и социального посредничества, что явилось результатом дискредитации и делегитимации государственного реформизма (то, что Валлерстайн называет «либерализмом»).

Согласно Валлерстайну, принципиальным механизмом, при помощи которого капиталисты были способны ограничить «политическое давление», вызванное секулярным политическим трендом по направлению к усилению рабочего класса через демократизацию и другие каналы, было «перемещение данных секторов в другие зоны мировой экономики, которые в общем находились в низкооплачиваемых зонах». Но «сегодня проблема в том, что спустя пятьсот лет осталось слишком мало мест, куда можно было бы сбежать»257. Валлерстайн здесь делает реверанс в сторону аргумента Розы Люксембург 1913 года о развале капитализма: «Капиталистическое накопление для своего движения нуждается в некапиталистических общественных формациях, как в окружающей среде: оно прогрессирует в постоянном обмене веществ с этими формациями и может существовать лишь до тех пор, пока оно находит эту среду»258. В то время Люксембург мыслила некапиталистические области как необходимые экспортные рынки и как производителей дешевого продовольствия.