От мира сего

Как же он все-таки наивен! Неужели мог поверить, что она в кого-то влюбилась? В кого-то другого, не в него?

Ночами она не спала, плакала в подушку, очень тихо, почти беззвучно, чтобы не услышала мама. Мама не слышала ничего или делала вид, что не слышит, ни о чем не догадывается. И она ничего ей не рассказывала. Обе притворялись друг перед другом — все хорошо, лучше не бывает.

Часто мысленно она говорила с ним. Он спорил, возражал, а она пыталась убедить его, но он не соглашался, доказывал и не мог доказать своей правоты. Так они и остались каждый при своем мнении, не уступая один другому.

…— Ты тогда понравилась Лене, — сказал комбат. — Она тебя часто после вспоминала.

— Представь, я тоже. Как она? Счастлива?

— Вроде бы все ничего, скоро бабушкой будет.

— Кто у нее? Дочь или сын?

— Сын и дочь, сын женился не так давно.

— Стало быть, будешь прадедом?

— Выходит, что так. А у тебя кто же?

— Дочь.

— Как зовут?

— Вася.

— Как? — переспросил он.

Она повторила без улыбки:

— Вася, сокращенно от Васены.

Он сказал:

— Однако редкое имя.

— Пожалуй.

Дочь родилась в тот год, когда умерла мама. Умерла счастливой. Сима удачно вышла замуж за приличного человека. Все у нее хорошо, скоро будет ребенок.

Очень хотела дождаться внука или внучки. Говорила:

— Я тебе ребенка не доверю, сама буду с ним возиться, только сама.

Много думала о будущем, строила планы, один другого чуднее. Сима никогда не предполагала, что у мамы такая богатая фантазия.

Умерла мама неожиданно: шла по улице, вдруг потеряла сознание. Вызвали «скорую помощь», по дороге в больницу она и скончалась.

Хорошо, что смерть ее была легкой, не обременительной ни для нее, ни для ее родных.

Девочкой Вася была трудной, неуживчивой, постоянно ссорилась со всеми, обижалась на учителей.

— Все ко мне придираются, а за что, хотела бы я знать?

Была больше привязана к отцу, чем к матери. Любила приключенческие кинофильмы, романы Дюма и Буссенара, рыдала над «Муму», терпеть не могла математики.

Внешне была невзрачная, чересчур худенькая, близорукие глаза прикрыты очками, шея длинная, тонкая, щеки бледные, всегда без румянца.

А лет с шестнадцати заметно стала хорошеть, куда что девалось, тощая неуклюжесть обернулась непринужденным изяществом, очки она сняла, потому что близорукости как не бывало, и ее фиалковые в коротких, густых ресницах глаза блестели, искрились, лучились на бледном, тонко очерченном лице.

Но характер был вздорный, тяжелый, как жернов, обидчивый, самолюбивый, не прощавший никому ничего, даже самой пустяковой обиды.

Каждый год, пока училась в школе, у нее менялись желания: то мечтала стать инженером-мостостроителем, то решала поступить на биофак МГУ, то в институт иностранных языков, стать переводчиком, как и мать, но, окончив десятилетку, неожиданно для всех подала документы в театральное училище имени Щукина.

И ее приняли, как считал отец, скорее всего, за внешние данные, а никак не за талант, которого у нее, по его мнению, не было.

…— Ты замужем? — спросил комбат.

— Была, — ответила Серафима Сергеевна. — Был муж. Все это уже плюсквамперфектум.

Муж ее был хороший человек, спокойный, с ровным характером. Безусловно любил ее, был ей предан, но что же делать, если она так и не смогла полюбить его? Старалась. Однако не сумела победить себя. Он раздражал ее всем, даже своей терпеливой, безотказной добротой, даже непоколебимым спокойствием. Иногда она взрывалась:

— Разозлись, что тебе стоит? Наконец, ударь меня как следует!

Он неизменно улыбался, круглолицый, близорукий и такой ненужный, нелюбимый…

— Симочка, дружок, да что это с тобой такое?

— Ничего, — отвечала она, стараясь сдержать себя. — Абсолютно ничего.

О Васе старалась не вспоминать. Гнала от себя все мысли о нем. А дочь назвала его именем, пусть хотя бы его имя будет всегда с нею.

Иногда, нечасто, ей случалось видеть его во сне, и тогда она просыпалась с сильно бьющимся сердцем, казалось, только что, минуту назад, она говорила с ним, касалась его руки, его лица…

И все никак не могла вспомнить, о чем они говорили во сне, что он сказал ей.

Порой на улице ей казалось, он идет ей навстречу, и она никак не могла понять до конца: то ли стремится увидеть его, то ли хочет убежать от него куда-то? Но человек подходил ближе, она убеждалась, это вовсе не Вася, чувство досады и в то же время какого-то облегчения охватывало ее, совсем как тогда, в Гатчине, когда она, приехав, не застала его.

Так им и не суждено было больше встретиться. Наверно, он продолжал жить в Гатчине со своей женой и с детьми, а может быть, переехал куда-нибудь, у нее тоже была семья, их пути, как поется в песне, разошлись, словно корабли в море.

Но что она могла поделать с собой? Как победить самое себя?

Она не сумела привыкнуть к своему мужу, примириться с жизнью, которая казалась вроде бы устойчивой, раз и навсегда сложившейся.

Дочка уже училась на втором курсе театрального училища, когда Серафима Сергеевна и ее муж разошлись. Разошлись мирно, без единой ссоры, впрочем, с ее мужем трудно было бы ссориться, еще никому никогда не удалось вывести его из себя, повздорить с ним хотя бы немного.