От мира сего

— Боялась? — Он почему-то понизил голос, словно не хотел, чтобы кто-то услышал его.

Она не скрыла от него правды:

— Да, боялась. Тебя боялась видеть.

— Я так и думал.

— Как Теличкин? — спросила Серафима Сергеевна.

Лицо комбата оживилось:

— Потолстел, глаза заплыли. А голос все тот же, командирский.

Капитан Теличкин славился на весь седьмой отдел своим голосом:

«Вы проиграли войну! Ваш преступный фюрер бросает в бой все новые войска, уже взялся за детей и за стариков, но ничего у него не получится, он обречен на поражение, и чем скорее он сдохнет вместе со своей преступной кликой, тем лучше для каждого из вас, тем благотворней для ваших жен и детей, помните об этом, солдаты!»

Теличкин никогда не повторялся. Всегда варьировал свои обращения к солдатам противника. К тому же его произношение играло не последнюю роль, в детстве он жил с родителями в Германии, учился в немецкой школе и сумел потому изучить язык во всех его тонкостях.

— Что он делает? — спросила Серафима Сергеевна.

— В последний раз, когда я его видел, он сказал, что работает в Рязани, на заводе, в многотиражке. Кроме того, регулярно выступает по заводскому радио.

— Это по нем, — одобрила Серафима Сергеевна.

— Он о тебе спрашивал, — сказал комбат.

— Что же ты ему сказал?

— Правду, ничего, кроме правды, давно тебя не видел, ничего о тебе не знаю, ведать не ведаю…

Ей послышался упрек в этих его словах, она взглянула на него, он смотрел в сторону. Несколько шагов они прошли молча.

— Теперь, пожалуй, повернем обратно? — спросил он.

— Пожалуй, — ответила она.

Он взял ее под руку.

— Не поскользнись ненароком.

— Хорошо, буду стараться, — ответила она.

Когда-то, когда она должна была переводить очередной допрос, он произнес эти же самые слова:

«Не поскользнись сегодня ненароком… — И пояснил: — Наши сумели раздобыть „языка“, такой еще ни разу не попадался».

«Чем же он славится?» — спросила Сима.

«Прежде всего, это доктор знаешь откуда? Из Бухенвальда. Не поладил с очередным каким-то штандартенфюрером, и его отправили на Восточный фронт. Я с ним поговорил немного, сразу понял: сутяга, дока, знает все юридические тонкости, может нарочно завести, закрутить, так что будь повнимательней».

«Это ты скажи майору Петрицкому», — сказала Сима.

Майор Петрицкий, красивый, молодцеватый, но, как считала Сима, не самый умный из всех майоров мира, проводил допрос.

Перед ним сидел упитанный, чисто выбритый, даже как-то франтовато выглядевший немец. Увидев Симу, немец галантно встал, поклонился, в темных, хорошо расчесанных волосах блеснул ровной ниточкой пробор.

«Ну и ну, — мысленно подивилась Сима. — Словно на светском приеме».

Сухо кивнула ему, села за стол рядом с майором Петрицким, раскрыла тетрадь.

— Стало быть, начнем, — сказал Петрицкий.

Доктор из Бухенвальда, безусловно, был личностью примечательной. Комбат был прав: доктор и в самом деле оказался докой не из последних. То и дело переспрашивал майора Петрицкого, каждый его вопрос долго, придирчиво обдумывал, отвечал не сразу, словно бы нехотя.

Сима видела: Петрицкий с трудом сдерживает себя, да и ей самой хотелось захлопнуть тетрадь, прекратить допрос, вызвать конвойных, чтобы увели пленного. Но — нельзя, нельзя…

— Значит, вы говорите, ваша часть дислоцировалась недавно? — спросил Петрицкий. — Когда именно? Назовите точное число!

— Точное число? — переспросил доктор. — А зачем вам точное число?

— Попрошу без лишних вопросов, отвечайте по существу, — приказал Петрицкий.

— Точное число… — вновь повторил доктор, сделал вид, что задумался, никак не может вспомнить. — Право же, не скажу…

— Он издевается над нами, — не выдержав, шепнула Сима Петрицкому.

Петрицкий молча кивнул головой. Она перехватила взгляд пленного: показалось ей или нет, в его глазах что-то блеснуло.

«Неужели он понимает по-русски?» — подумала она.

Вновь глянула на него, его глаза притворно улыбнулись ей.

«Да нет, это просто почудилось…»

Петрицкий стал расспрашивать доктора о его работе в Бухенвальде.

— Вы делали опыты над заключенными? Расскажите подробнее…

— Подробнее? — переспросил доктор.

— Да, подробнее, — ответил Петрицкий. Он все еще не терял терпения.

Странное дело: неизвестно, что случилось, но в докторе вдруг произошла удивительная перемена. Внезапно он разговорился, стал многоречиво, с различными деталями, рассказывать о том, что он делал в Бухенвальде. Рассказ его лился почти непрерывно, Сима едва успевала переводить. А он чувствовал себя, как ей думалось, словно рыба в воде. Глаза его смотрели безмятежно, почти весело. С языка слетали фамилии заключенных, названия лекарств, количество ампул с всевозможными медикаментами, которые он сам и его помощники впрыскивали заключенным.

Сима старалась как можно более точно переводить, а сама думала, не могла не думать:

«Как же так можно? Будто рассказывает про увеселительную прогулку по Майну, про пикник на лоне природы!..»

Уже после окончания допроса, когда, Сима знала, пленного вот-вот должны были увести, она не выдержала, сказала:

— Мне бы хотелось понять вас, очень хотелось бы, но, наверно, никогда не пойму.