От мира сего

— Простите, фрейлейн, — изысканно вежливо переспросил ее доктор. — Я к вашим услугам полностью.

И вновь наклонил свой едва пронизанный сединой, безукоризненный пробор.

Майор Петрицкий удивленно взглянул на нее, но Сима не отступила:

— Вы наверняка считаете себя интеллигентным. Не правда ли?

— Допустим, — улыбнулся немец.

— Так как же вы можете спокойно и безмятежно рассказывать обо всем том, что вы делали? Как вы вообще могли все это делать?

Улыбка медленно сползла с лица пленного.

— Видите ли, — медленно начал он, но тут его оборвал властный голос Петрицкого:

— Лейтенант Бахрушина, отставить разговоры…

— Есть отставить разговоры, — послушно отозвалась Сима.

— Увести пленного, — приказал Петрицкий конвоиру.

Когда пленного увели, Петрицкий строго спросил Симу:

— Это не ваше дело задавать вопросы пленным, ваше дело переводить, по возможности точно, поняли?

— Да, — ответила Сима. — Поняла.

Петрицкий встал из-за стола, подошел к ней, обнял за плечи.

— Пойми, дочка, — сказал он задушевно. — Я сам его не могу спокойно слушать, у самого, если хочешь знать, в ушах от ненависти шумит, но приказ есть приказ. Надо провести допрос по всей форме, согласна со мной?

…— Можешь себе представить, однажды я встретилась с Фишером, — сказала Серафима Сергеевна.

— С каким Фишером? — спросил комбат.

— Помнишь, я тебе рассказывала, как мне пришлось переводить допрос доктора из Бухенвальда?

— Как же, конечно, помню. Где ты с ним встретилась?

— В Дрездене, в позапрошлом году я поехала в ГДР с туристской группой, сперва мы были в Берлине, потом в Лейпциге, потом конечно же отправились в Дрезден — побывать в ГДР и не увидеть знаменитую картинную галерею?

— Этого ты не могла бы перенести, — улыбнулся комбат.

— Вот именно. И там в одном из залов я вдруг вижу старика, довольно уже древнего, лет, наверно, под восемьдесят, а может быть, и того побольше, он идет с молодой девушкой, такой типичной немецкой гретхен, белокурой, светлоглазой, она вела его под руку, он поравнялся со мной, глянул на меня, одновременно я посмотрела на него. Наши взгляды встретились, и мы оба узнали друг друга.

Серафима Сергеевна остановилась, задохнувшись то ли от быстрой ходьбы, то ли от волненья. Комбат остановился вместе с нею.

— Видишь, — сказал, — стало быть, я прав: тебя узнают и спустя много лет, вот так вот, как я тебя давеча узнал.

Она благодарно улыбнулась:

— Выходит, что так, хотя, признаться, не очень-то я тебе верю, но сейчас разговор не об этом. Я прошла мимо, обернулась, он глядит мне вслед.

— Ты подошла к нему?

— Нет. Честно говоря, сперва было подумала подойти, продолжить тот давний разговор, спросить его еще раз, как это он, врач, культурный человек, наверняка знающий Гёте и Шиллера, Бетховена и Вагнера, как это он мог проделывать зверские опыты над военнопленными?

— И все-таки не подошла, не спросила? — заметил комбат.

Она кивнула.

— Нет, не захотела. Вдруг, думаю, не выдержу, наговорю ему невесть чего, все-таки не следует забывать, я — турист, должна соблюдать какие-то общепринятые нормы, как-никак не у себя дома, а в чужой стране.

Она вздохнула невольно.

— Даже сейчас: говорю с тобой — и опять вижу, я обернулась, а он глядит мне вслед. И опять наши глаза встретились.

— Он узнал тебя, ясное дело, — сказал комбат.

— Безусловно. И я его узнала, хотя, надо думать, мы оба изменились — и он, и я, как бы ты меня ни выхваливал.

Он усмехнулся:

— Ладно, будет тебе. Ты скажи мне вот что: ты работаешь или?..

— Или уже на пенсии? — продолжила она. — Нет, работаю. В проектном институте, техническим переводчиком.

— Довольна работой?

— В общем довольна. Скучновато, само собой, все-таки чисто технические тексты, сам понимаешь, чего там веселого, но я довольна, что работаю, что на людях, чувствую себя нужной…

Она замолчала. Дочь недавно сказала:

«Очень тебя прошу, мама, не вздумай, пожалуйста, удаляться на заслуженный отдых, а то мы на мою зарплату с твоей пенсией никак прожить не сумеем».

«И не думаю уходить, — ответила Серафима Сергеевна. — Но вдруг предложат, что тогда делать?»

«Старайся, чтобы не предложили», — сказала Вася. Лицо ее казалось простодушным, но то было обманчивое простодушие, глаза смотрели жестко, непримиримо. До сих пор помнила Серафима Сергеевна этот, внезапно удививший ее, взгляд.

А Вася между тем продолжала поучать:

«Старайся быть необходимой, чтобы в тебе нуждались, чтобы тебя уважали; между прочим, крайне полезно, чтобы начальство тебя заметило и полюбило».

«Вот как?» — сказала Серафима Сергеевна, с невольным любопытством глядя на дочь: все-таки интересно, как порой неожиданно раскрывается самый близкий человек, можно сказать, нежданно-негаданно.

Очень хотелось спросить дочь: почему же она не старалась, чтобы начальство ее оценило по достоинству и полюбило? Но не могла заставить себя спросить, боялась причинить ей боль.

— Не хочется уезжать, — сказал комбат. — Хотя я и соскучился по своим, а все же не отказался бы побыть здесь еще с неделю.

— Правда? — спросила Серафима Сергеевна.

Он кивнул:

— Самая что ни на есть.