От мира сего

— Скажи правду: что случилось тогда?

Должно быть, это мучило, не давало ему покоя все годы.

Она улыбнулась, хотя ей вовсе не хотелось улыбаться.

— К чему ворошить старое? Не все ли равно теперь, как получилось, так или иначе?

— Нет, — серьезно ответил он. — Не все равно.

Нагнулся, поднял с земли желтый, ломкий лист.

— Конечно, дело прошлое, ты права, теперь уже что говорить о том, чего никогда уже не вернуть. И все же, поверь, я так ничего не сумел понять, как ни старался.

Сдвинув брови, пристально разглядывал лист, словно никогда раньше не приходилось видеть упавшие листья.

Поднял на нее глаза.

— Так как же, можешь хотя бы теперь объяснить, что тогда получилось?

Она все молчала. Не хотелось ни говорить, ни доказывать, к чему, в самом деле, ворошить прошлое? Вдруг почудилось, все вернулось сызнова, рука ее как бы ощутила три картофелины, украдкой положенные Леной в ее карман, и опять перед глазами встало бледное лицо городской, пережившей войну девчонки, которой никак не удавалось наесться досыта.

«Я бы не стала жить без папы, — сказала Лена. — Ни за что не стала бы!»

Серафима Сергеевна долго крепилась, но не выдержала, заплакала. Она не хотела плакать, однако, как ни старалась, не могла превозмочь себя. Она плакала не потому, что расстается с ним, теперь уже, конечно, навсегда, не потому, что жизнь прошла, пролетела, осталось, как говаривала некогда бабушка, совсем ее немного, на самом донышке; было горько от того, что нечего было ответить, и еще от того, что многое хотелось, но так и не суждено было сказать ему.

«У меня должен был быть ребенок от тебя, должен был, да вот — не получилось…»

Слезы текли по ее щекам, она словно бы не замечала их.

«Ты ничего не знал. И не надо, пусть будет так».

— Перестань, — тихо произнес комбат. — Что это с тобой, Симочка? Не надо, прошу тебя…

Они стояли в дальнем конце перрона, к счастью, там никого не было, никто ее не видел. То-то, наверное, удивились бы люди, если бы увидели несчастное, зареванное ее лицо. Что бы подумали тогда? А ничего бы не подумали, только одно: расстаются двое, уже сильно немолодые, расстаются, скорее всего, навсегда. Больше уже не придется встретиться. Так оно, в сущности, и есть на самом деле.

Комбат вынул из кармана платок, осторожно вытер ее глаза и щеки. Спросил негромко:

— Как, наплакалась? Полегчало малость?

Она кивнула.

Однажды, было это немыслимо давно, он так же спросил ее, когда она долго, безутешно плакала: от мамы целый месяц не было ни строчки.

Сказал тогда:

«Вот увидишь, завтра ты получишь письмо, даже целых два. Веришь мне?»

Она всхлипнула в последний раз:

«Верю».

И что же? На следующий день, к вечеру, получила от мамы два письма.

«Ну, что? — он радовался, должно быть, не меньше ее. — Теперь полегчало? Кто был прав? Будешь теперь всегда и во всем мне верить?»

«А как же, — сказала она, чувствуя себя безмерно счастливой. — Как же тебе не верить?»

Серафима Сергеевна бегло глянула на часы.

— Еще есть время, — заверил ее комбат. Сказал почти весело: — Больше не буду тебя ни о чем спрашивать. Клянусь, никогда не спрошу ни о чем…

«Больше нам не придется ни спрашивать друг друга, ни отвечать», — подумала она и опять промолчала.

Мысленно она словно бы заново перелистала всю свою жизнь. Нет, она не жалела ни о чем. Призналась самой себе: все случилось именно так, как и должно было случиться, только так…

Он спросил тихо:

— Наверно, с дочерью у тебя трудные отношения?

— Очень трудные, — призналась она.

— Разменяй квартиру, ни к чему жить вместе, раз такое дело.

— А мы и так живем отдельно, просто Вася сейчас временно живет у меня.

— Понятно.

Она заговорила быстро, словно боясь, что ее перебьют:

— Ты не думай, я люблю ее, у меня никого нет ближе Васи, но трудно с нею ужасно, иногда кажется, будто идешь по минному полю, не туда шагнешь ненароком и — готово, взорвешься…

Он не перебивал, лишь время от времени взглядывая на нее.

— Ей не везет, она красивая, может быть, даже талантливая, но ее в театре не любят, не дают роли, все время плетут против нее интриги, всякие козни…

Серафима Сергеевна вдруг поняла, сейчас она говорит не своими, а Васиными словами, так всегда утверждала Вася, ей не везет, к ней придираются, плетут против нее козни, интриги, а она беззащитна, одинока в этой неравной борьбе…

— Это она так считает или ты тоже? — спросил комбат.

Несколько мгновений Серафима Сергеевна молчала. Потом сказала, не в силах скрыть своего удивления:

— Откуда в тебе это?

— Что именно?

— Почему ты все как есть понимаешь? Ты что, экстрасенс?

— Это еще что такое? — спросил он.

— Есть такие люди, большей частью врачи, они все понимают без слов.

— Я хорошо знаю тебя, — просто сказал он. — Знаю и хочу, чтобы тебе полегче жилось.

«Если бы ты жил со мной, мне было бы легко, — подумала она, — мне было бы легко, защищенно, тепло, потому что только с тобой я могла бы быть счастливой…»

На миг закрыла глаза. Снова увидела Лену, такой, какой она была тогда, когда провожала ее на гатчинском вокзале. Нет, все произошло так, как и должно было произойти, не иначе. Все верно, до самого конца.