От мира сего

Володя засмеялся.

— Накопишь? С каких таких капиталов?

Витя задумался.

— Что-нибудь придумаю…

— Ничего ты не придумаешь, — заключил Володя и предложил: — Вот что, у меня есть «норвежки», все равно они мне не нужны, я на них не очень-то…

— Почему не очень? — спросил Витя. — Давай походим вместе на каток, потренируешься…

Володя махнул рукой:

— Не очень-то я жалую катки и лыжные базы, сам знаешь. Лучше в кино лишний раз пойду…

— Я тоже люблю кино, — признался Витя. — Но каток — это сам знаешь…

— Знаю, — бесцеремонно оборвал его Володя. — Значит, так: я тебе отдам коньки, а ты мне пиши сочинения. Идёт?

Сперва Витя ничего не понял, Володя еще раз пояснил все как есть: в течение года Витя будет писать за него, Володю, классные и домашние сочинения. Зато Володя ему сразу же отдает коньки.

— Вот так, — сказал Володя и не поленился, побежал к себе наверх, принес коньки — длинные, сверкающие носы, чуть дотронешься рукой, кажется, зазвенят, сразу же сами ринутся на лед…

Витя был не в силах отвести от них взгляд.

— Так как, по рукам? — спросил Володя.

Витя еще пытался сопротивляться, он был правдив, даже в пустяках не умел солгать, покривить душой, обмануть кого-то.

— Но если я буду за тебя писать, выходит, мы оба обманщики чистой воды, — сказал он, однако Володя его и слушать не стал.

— Ладно, после покаешься — и все твои грехи простятся. Зато глянь на коньки — ветер, честное слово! Сплошной смерч! Как встанешь, сразу же полетишь…

И Витя не выдержал. И до самой весны скрепя сердце писал сочинения за Володю.

За себя и за него. И случалось, учитель ставил Володе пять, а Вите только три, потому что себе Витя писал во вторую очередь, спешил, не был таким внимательным, и порой учитель говорил:

— Что с тобой, Вершилов? Бери пример с Вареникова, сразу видно, человек старается, хочет заслужить хорошую годовую отметку. А ты? Почему не стараешься? Или лень-матушка заела? Что-то на тебя не похоже, давай подтянись, не отставай от своего друга…

Витя молчал, Володя безгрешно смотрел на учителя. Губы сложены умильно, руки благонравно лежат на парте. Пай-мальчик, да и только.

Интересно, помнит ли Вершилов всю эту давнюю историю?

Он, Вареников, помнил все. На то у него была и осталась превосходная память.

Еще он не мог простить Вершилову его отношений с больными.

Неужели и вправду его не раздражают эти дурно пахнущие, беспокойные, назойливые, вечно надоедающие своими жалобами субъекты?

Неужели его всерьез беспокоит состояние каждого больного и он в самом деле выздоравливает и умирает с каждым?

Неужели для него важно и интересно, на сколько десятых понизилась температура у Иванова, сколько раз переливали кровь Сидорову и каковы результаты переливаний?

Он смотрел на Вершилова во время обхода палат и не верил своим глазам. Но в то же время знал: Вершилов не притворяется, не играет.

Старшая сестра Клавдия Петровна как-то сказала при Вареникове:

— Нашему Виктору Сергеевичу все равно, кого лечить, академика или истопника, ему каждый дорог…

Вареникову почудилось известное неодобрение в ее голосе, он не удержался, спросил, с радостной готовностью услышать то, что ему хотелось услышать:

— И вы ему верите? Вам это нравится?

Она ответила сухо:

— И верю, и нравится, уважаемый Владимир Георгиевич.

Клавдия Петровна, как, впрочем, и все остальные сестры и врачи, недолюбливала Вареникова уже из-за одного того, что безошибочно чувствовала его искреннее и абсолютное равнодушие ко всем ним, их интересам и нуждам.

Иной раз Вареникову выпадали счастливые минуты, это случалось тогда, когда он узнавал о каких-либо неприятностях Вершилова.

Так до него дошло, что жена у Вершилова — не ах, характер хуже не бывает.

— Ну, а он как же? Мирится? — спросил Вареников.

— Ничего другого не остается делать, двое детей, — ответили ему.

И Вареников ликовал. Да, не повезло другу Витяю с женой, и очень хорошо, и прекрасно, так ему и надо!

Он пытался дознаться, нет ли у друга Витяя какой-либо интрижки на стороне, дамы сердца, с которой Витяю легче переносить домашние неурядицы, небольшая, уютная аморалка очень бы подошла к случаю, могла бы принести самые неожиданные результаты, но никто ничего не ведал о каких-либо связях Вершилова на стороне. Зато он узнал о том, что дочки Вершилова — не самые лучшие. И он, почти не скрывая своей радости, стал расспрашивать о подробностях, и ему рассказали, что обе пошли скорее в мать, обе тряпичницы, пустышки, вздорные, он слушал и радовался. Очень хорошо, чудесно, друг Витяй, так тебе и надо — именно так и надо, чтобы дальше было все хуже и хуже!

Любой самый мелкий просчет Вершилова, любую его промашку Вареников подхватывал и при случае докладывал вышестоящему начальству. Следует заметить, что доклады свои он обставлял мастерски и умело.

— Разумеется, Виктор Сергеевич — человек безукоризненной порядочности, — говорил он, глядя на собеседника своими теплыми глазами. — Но если бы немного больше твердости, разумной твердости, вот как, например, у вас…

— Ну что вы, — не без удовольствия возражало польщенное начальство. — Разве я такой уж твердый?