От мира сего

Уже в конце зимы он обычно начинал высаживать огурцы и помидоры. Два окна его кабинета и окно в спальне городской квартиры были завешены сочной зеленью, каждому, кто бы ни пришел в дом, Владимир Георгиевич с гордостью демонстрировал свой сад на окнах:

— Где еще такое вот можно было бы увидеть?

Ранней весной он отвозил рассаду на дачу и там высаживал на грядки, заботливо покрытые полиэтиленовой пленкой. Члены дачного кооператива «Резеда» дружно завидовали доктору Вареникову: шутка ли, у него, ни у кого иного, на целый месяц раньше, чем у всех остальных, поспевали огурцы и помидоры.

Первые овощи получали «нужники» — так он называл людей, чем-либо нужных и полезных ему. В этом деле доктор Вареников не знал себе равных: он входил в кабинет начальства, мягко, выжидательно улыбаясь, подходил к столу, молча вываливал из своего «дипломата» на стол свежие огурцы, помидоры, лук, петрушку.

Начальство удивленно разглядывало неожиданно появившуюся на его столе благодать.

— Что это? Откуда?

— Это — плоды моих рук, — все с той же улыбкой сообщал Вареников, скромно, но с достоинством демонстрировал ладони, покрытые мозолями, в порезах. — Это я сам, на своей даче вырастил…

И просил от чистого сердца:

— Попробуйте и семейство свое угостите, очень прошу…

Право же, ему нелегко было отказать. Тем более когда перед глазами красовались ярко-зеленые, в пупырышках огурчики, алые, упругие шарики помидоров, стрелы зеленого, сочного лука…

Точно такими же дарами он одаривал всех остальных «нужников».

Ему была с малых лет присуща практическая сметка, которой он не изменил ни разу.

Так, например, он гордился, что, в отличие от многих других родителей, не баловал своего сына — и тот вырос на диво послушным, уважающим отца мальчиком. Он умел ограничить в расходах свою жену, и она никогда не пыталась спорить с ним, не просила давать ей побольше денег на хозяйство.

— Когда надо будет, я сам прибавлю, — сказал он однажды и в самом деле, спустя два или три года посчитал возможным выдавать денег на хозяйство на полсотни в месяц больше.

Он сам решал, когда следует обновить гардероб жены, сшить шубу, купить плащ, демисезонное пальто, сделать выходное платье.

Когда он защитил кандидатскую, он справил себе новый костюм и подарил жене бархат на платье.

— Этот год для меня праздничный, — сказал он жене. — Я теперь кандидат и потому хочу, чтобы у тебя тоже был праздник. Сшей себе нарядное платье…

А сыну подарил велосипед.

Однако жена неохотно носила бархатную обнову. Вареников то и дело предостерегал:

— Смотри не посади пятна! Носи бережно! Помни, бархат нельзя чистить!

И она предпочитала надеть какое-нибудь старое, заслуженное платье, о котором можно было не думать каждую минуту, чтобы не испачкать и не залоснить его.

А сын, он тогда учился в седьмом классе, после очередного напоминания отца: «Езди осторожней! Не давай никому ездить на твоем велосипеде! Я тебе другого велосипеда покупать не собираюсь!» — сказал:

— Если хочешь знать, папочка, мне чего-то расхотелось ездить на велосипеде…

Отец не стал допытываться, почему расхотелось.

— Как хочешь, — ответил невозмутимо, на этом разговор кончился. И велосипед надолго повис в коридоре, на особом крюке.

Кроме дачи Вареников любил свой автомобиль. У него это была уже третья по счету машина. На второй год его женитьбы тесть купил ему старый «Москвич», верой и правдой прослуживший около двенадцати лет. После смерти родителей жены он сменил машину, ухитрился не без выгоды продать старый «Москвич», купил новый, потом, спустя несколько лет, и «жигуль» первой модели, предварительно, опять же с выгодой для себя, продав свой «Москвич».

Он стоял в очереди на новую машину, теперь он мечтал о «жигуле» третьей модели: красиво, нарядно и экономично, берет не так уж много бензина.

И еще одна особенность была у Вареникова: он не пропускал почти ничего, что валялось на дороге. Когда он ехал на работу, или на дачу, или с дачи, он часто останавливался дорогой, подбирал то кирпич, то кусок фанеры, то доску, то рулон руберойда, видимо упавший с чьего-то грузовика, и приторачивал к крыше своего «жигуля». Для этой цели у него в багажнике хранились веревки, несколько метров толстого каната, тоже, кажется, некогда случайно найденного где-то в лесу. Соседи втайне называли его «куркуль» и «скопидомок», даже если он и знал об этом, то нисколько не обижался.

— Это они мне просто завидуют, — говорил. — Потому что я хозяин, самый что ни на есть, настоящий, а они — дилетанты…

Однажды, едучи с дачи в город, он наткнулся на целый ящик цветного стекла, очевидно нечаянно упавший с какой-то машины.

— Вот это удача! — сказал Вареников сидевшему рядом сыну.

Сын улыбнулся. Он был совсем из другого теста, но возразить отцу или спорить с ним даже не пытался, просто не привык.

Цветные стекла вскоре нашли свое применение. Вареников пристроил к мезонину маленький уютный балкончик и весь верх выложил красными, зелеными и лиловыми стеклами.

— Упоительно красиво, ты не находишь? — спросил он жену.