От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920

В Севастополе получилось то же, что и в Одессе. По приходе немцев офицеры объединились в союз и выбрали председателем адмирала Канина. Канин был умный человек и недурной моряк, но он не имел военного духа. Он, так же как Леонтович, умел устраивать офицеров на разные тяжелые работы и так же отрицательно относился к активной борьбе с большевиками. Он даже запретил офицерам носить погоны и установил форму, утвержденную Временным правительством, т. е. галуны на рукавах.

Небольшая часть офицеров во главе с контр-адмиралом Остроградским,[291] щирым украинцем, образовала свою украинскую группу, говорила на мове и относилась к русским как к иноземцам и пришельцам. Были еще и приверженцы так называемого крымского правительства, не то татарского, не то караимского, а в общем был развал и столпотворение вавилонское. Один не понимал, что говорит другой, да и сам говорящий не понимал того, о чем говорит.

Корабли стояли в Южной бухте как покойники, грязные и оборванные. Немцы организовали государственный систематический грабеж. Все, что было удобно для перевозки в вагонах, систематически вывозилось в Германию. Севастополь имел громадные запасы всего нужного для флота. В первую очередь, конечно, поехали к немцам запасы сухой провизии, мука, пшено, солонина, консервы и т. д., так как немцы ощущали огромный недостаток во всем этом, но когда провизия была ликвидирована, то за ней последовали и материалы, полотно, сукно, кожа, медь, латунь, олово и т. д. Медные части прямо снимались с машин и отправлялись в переплавку на германские заводы.

С другой стороны, должен сказать, что в противоположность союзникам, пришедшим на смену немцам, у них была строгая дисциплина и частного грабежа почти не было. Жители от немцев почти совершенно не страдали.

Подумав немного, я решил сойти на берег и вести себя как самый невинный пассажир, тем более что я был в штатском платье. Когда мы прошлись немного по улицам, всевидящий глаз Соловского заметил какого-то юркого жидка, следующего за нами по пятам. Это мне не понравилось, и тогда я решил идти прямо волку в пасть. У меня быстро созрел в голове план. Я отпустил Соловского на разведку по части настроений и местных новостей, а сам направился в гостиницу «Кист». Там жил вице-адмирал Гофман, германский морской начальник в Севастополе, мой старый знакомый по Порт-Артуру, где он пробыл всю осаду в качестве немецкого военного представителя. В Порт-Артуре мы с ним часто встречались и дружески беседовали. Я решил сделать ему визит как старому знакомому и посмотреть, не выйдет ли из этого чего-нибудь для меня благополучного.

Только что я вошел в вестибюль, ко мне кинулась пожилая дама и стала меня просить заступничества за ее сына, арестованного немцами за принадлежность к Добровольческой армии. В то время, когда я с ней разговаривал, мимо прошел немецкий штаб-офицер и посмотрел на меня взглядом боа-констриктора.[292] Я поскорее простился с дамой и пошел к князю Ливену – лейтенанту, бывшему в Ставке адъютантом великого князя Кирилла Владимировича. Сейчас он состоял при адмирале Гофмане в качестве лица, хорошо знающего немецкий язык. Я сказал Ливену, что желал бы повидать адмирала Гофмана как старого знакомого по Порт-Артуру. Ливен пошел доложить, и я сейчас же был принят.

Не знаю, знал ли что-нибудь Гофман относительно распоряжения о моем аресте, так как это делалось обыкновенно военно-сухопутными властями, от которых моряки были независимы, но он принял меня очень любезно и тепло как старого доброго знакомого. Мы поговорили о старых воспоминаниях и знакомых, а затем, конечно, перешли на политику. Он выразил надежду, что я украинец, а я прямо сказал ему, что помогаю генералу Алексееву, и попросил его сказать по-товарищески, как бы он поступил на моем месте. Гофман засмеялся и, не говоря ни слова, крепко пожал мою руку. Далее он стал говорить, что они все очень огорчены тем, что Добровольческая армия от них сторонится. Если бы генерал Алексеев признал Украйну, то Германия оказала бы полное содействие добровольцам и снабдила бы их всем нужным. Далее адмирал начал меня расспрашивать о состоянии Добровольческой амии. Я и сам о ее состоянии знал очень мало, но сообразил, что нужно, конечно, расписать как можно лучше, и сказал, что она насчитывает, кроме казаков, до ста тысяч бойцов, когда на самом деле в то время было вряд ли десять или двенадцать, но что она сильно нуждается в снаряжении всякого рода. Я не преминул, впрочем, указать, что материальные недостатки компенсируются воодушевлением и патриотическими чувствами. Гофман меня внимательно выслушал и сказал свое личное мнение по украинскому вопросу, что это с их стороны ошибка и он писал об этом императору Вильгельму. Он надеется, что это еще может быть исправлено, и просил передать генералу Алексееву от него письмо, которое тут же и написал.