От Москвы…

Попутчик – машинист маневрового тепловоза в Коломне. Перебрался из Забайкалья, из далекой Могочи, куда везет теперь по бесплатному билету двоих детей. Дети расставили в проходе армию солдатиков. Трое бельгийских ребятишек, едущих с родителями до Владивостока, воюют против них. Переговариваются жестами. Устав играть, бельгийская девочка начинает гладить русского мальчишку-карапуза по голове.

Машинист Егор оптимистичен.

– Получаю сорок тысяч. Много? По мне, так достаточно, но можно и больше. В кабине до плюс пятидесяти, о кондиционере и думать не смей. Мазут, соляра, а водители электровозов вообще работают как в аду – целыми днями среди магнитов. От ребят после смены лампочки зажигать можно. Наш брат, машинист, долго не живет – два-три года на пенсии и в землю. А бывает, и на работе умирают. Был тут у нас случай, сердце не выдержало.

– Что ж хорошего в такой работе?

– А кто в вашей Москве на такую пойдет? И в Коломне на маневровом кататься желающих нет, только мы, приезжие. Зато детей поставлю на ноги. На шпалах не работал и не стану, мать оттрубила всю жизнь, знаю, что это такое. Ладно, проживем, главное из Могочи вырвались. У нас говорят: «Есть на свете три дыры: Могоча, Кушка и Мары». Могоча, та в России осталась, будешь скоро проезжать, полюбуйся.

Могоча – Биробиджан-1

Но любоваться особо не на что. Станция Могоча. Стоим двадцать минут. Что можно за это время разглядеть?

– Азербайджанская республика, – провозглашает за моей спиной начальник поезда Сергей. У него хитрое лицо, короткая стрижка и зуб золотой.

– Почему азербайджанская?

– Они тут крутые, золото моют.

И правда, в толпе на перроне встречаются кавказские лица, но не похожи она на «крутых» – простые работяги.

Машу на прощанье машинисту с детьми, их встречает пожилая женщина в пестром сарафане, дети счастливо визжат.

– Бог любит Сочу, а черт – Могочу, – замечает из-за спины начальник поезда.

Мы вскакиваем на подножку, идем в его купе.

– Говорят, тоталитарный режим был. Я на себе не ощущал ничего такого.

– Прилавки пустые с кирзовыми сапогами сорок шестого размера и заплесневелыми баранками помнишь?

– Было. И что? Я голода не знал, еще и икорку с Приморья возил. Знали, как жить. А теперь кругом вранье, начиная с дома. Встаешь утром, тебе врут – жена, дети. И в телевизоре. И на улице.

– Что, убежал из дома на железную дорогу?

– Почему? Работаю.

Мы коротаем время за беседой, едем через нашу страну, сквозь нашу историю.

Большинство работающих в этом поезде, похоже, так до конца и не приняли сегодняшний день, вспоминают прошлое, как утраченный Золотой век. Они либо все забыли, либо знают о социализме по рассказам.

Молодые супруги-проводники из Брянска, получающие двенадцать тысяч в месяц.

– За такую работу?

– У нас в городе без блата столько не заработать, не устроиться просто. Но раньше на дороге лучше платили. У нас двое детей, еле-еле хватает, отложить не получается.

Проводница, взявшаяся постирать и погладить мои штаны и отказавшаяся брать с меня деньги, на вопрос о зарплате тоже вздыхает.

Лендрик, зашедший в купе и поделившийся со мной чудодейственной китайской мазью, снимающей боль в ноге, вдруг грустно заявляет:

– Что хорошего в жизни видел? Наверное, детство.

Скопить на старость и ему не удалось.

Бизнесмены, а есть и такие в поезде, разговаривать со мной категорически отказываются. На их лицах читается прямо-таки гоголевское отвращение к пишущей братии.

Мы едем по Забайкалью, самому красивому отрезку пути. В предрассветной мгле, проснувшись от духоты, я замечаю в прямоугольнике окна силуэты двух динозавров – сопки, застящие свет от просыпающегося солнца. Прижимаюсь лбом к стеклу. Откуда такая беспросветная тоска? От этого безлюдного пространства? Но заселяли же эти свободные земли каторжане и беглые, выковали особый тип русских, не знавших крепостного права. Где они, гордые и независимые, шагающие по земле хозяевами необъятной родины своей, как пелось в песне?

Едем по Читинской области. В конце восьмидесятых я путешествовал здесь по декабристским местам. В одном из райцентров застал такую картину: парень, окончивший школу с медалью, пришел в райком просить денег на билет до Москвы – собирался подавать документы в институт. Секретарь райкома посмотрел на него, пожал руку, подписал бумаги. Когда парень вышел, он развел руками:

– Права не имею удерживать.

Выдержал паузу и добавил:

– И не хочу.

За окном – нищие серые домики, почти у каждого – блин телевизионной тарелки. На грезы последних денег не жалко. Домики ничуть не изменились с советских времен, только тарелок тогда еще не было. Домики тонут в предрассветном тумане. Наш экспресс, окрашенный в три цвета нового российского флага, проносится мимо.

Биробиджан-1 – Хабаровск