От мужского лица (сборник)

«Солнце — как ярко-оранжевые брызги апельсина. И грозовая тьма, заполнившая полнеба. Шипение близких молний и рокот потоков воды, заливающих всё вокруг. И страх. Страх мелкой твари, застигнутой врасплох посреди поля плотоядным тиранозавром. Стихии не знают гнева, их ярость не направлена никуда. Молнии убивают людей, и оранжевое солнце свидетельствует

пусть будет пожар

мятущийся огненный вихрь

который спасёт нас от тьмы

но ведаем ли мы

что останется на пепелище

после этой войны

Чёрные шары, Чёрные шары».

Стихии не знают гнева.

О чём думает шестилетний мальчишка, едущий на самокате, когда приходит Конец Времён? Он думает о том, что если бы асфальт был более гладким, его самокат летел бы вперёд быстрее.

Когда Конец Времён пронизывает нимб Земли, о чём думает птица, клюющая свой корм? Она клюёт свой корм.

Как гибнет животное? Оно гибнет без страха, в чистоте отчаяния.

Как гибнет человек? Он гибнет в грязи паники, скрежеща зубами от бессилия и страдая.

Что бы ни происходило сейчас там, наверху, но я больше не хотел быть ни животным, ни человеком. Вселенная не умеет плакать.

— Пора! — Игорь замешкался на мгновение. Там, за его спиной, в сгустках теней от кресел и мерцании красных лампочек, было дорогое. «Как же славно жить вне времени!» — наверное, думал он в этот момент. Я почти уверен, что он думал именно так. — Пора.

Капсула представляла собой абсолютную сферу с небольшим балластом в нижней части. И, по расчётам, мы должны были пузырём выскочить на поверхность новоиспечённого Мирового океана и оставаться там, сколько потребуется, будучи минимально уязвимыми для стихий. Сейчас мы понимали только одно — выскочив из убежища слишком рано, мы станем заложниками центрифуги и случайных факторов.

— Давай в кресло. Здесь я и один управлюсь.

— Но…

— Рядом с управлением только одно место. Избавь меня от нужды соскребать тебя со стен, когда мы выберемся отсюда, ясно?

— Да.

— Так что быстро в кресло. Я проверю, как дети, и… ну, в общем, по плану.

А по плану шашки направленных взрывов пласт за пластом, метр за метром освобождают нам проход из подземелья. В красных полутенях я вижу руки Игоря, взлетающие над консолью. Всё это было бы поэзией, если бы не чудовищное потрясение, которое вызвали сработавший толчковый механизм, и вслед за ним взрыв контрольной шашки под капсулой. Я барон Мюнхгаузен, взлетающий на ядре. Тут всё дело в ядре — куда ты летишь, уже не важно. Всё происходит очень быстро: сочащаяся сквозь обшивку и собирающаяся в лужи под ногами вода и судорожные вздохи Земли не оставляют выбора. Мы вырываемся. Или нам кажется, что мы вырываемся. Ощущение движения вверх, ускорения, толчков… Игорь бросает на меня редкие взгляды — в его глазах бешеный блеск, а за ним — пустота. Пустота во всём.

Мы как опорожнённые сосуды, пустые камеры хранения, мы пригодимся, только когда про нас вспомнят.

Возникает пауза, как будто там, куда мы попали, нас никто не ждёт и не сразу понимает, что с нами делать. Лишь мгновения. Где мы оказались? Мы чувствуем только, что вырвались. Но вот нас замечают. Вихрь, несущийся со скоростью разваливающегося боинга, и всепоглощающий рок. Что-то неистовое пытается ворваться к нам снаружи. Вдавленное в кресло тело больше не может вынести всего этого. И вот уже мы, как щепки сознания и плоти, безумными кульбитами несёмся сквозь мировое пространство. Скорость, свет, тьма, время — всё утрачивает свойство быть определённым, и сознание меркнет, оставляя безвольную плоть расхлёбывать все грехи человеческие… Не сойти с ума от страха. Как хорошо он придумал с этим снотворным для детей — они никогда не узнают, что нет предела ужасу и страданиям. Если бы я был в состоянии хоть шевельнуться, я бы покончил с собой. Не знаю как, но я бы остановил всё это…

Пробуждение

…и на звенящем берегу

стою прижав к груди

крупиц последних немоту

и самоцвет любви

— Дядя Андрей, вставайте! — восьмилетний Матвей тормошит меня, хватая за уши, за нос, волосы. — Вставайте, мы приехали. Вокруг всё новое, вставайте, смотрите скорей!