От него к ней и от нее к нему. Веселые рассказы

– Михайло, становись ты! – крикнул кучеру Переносов.

– В момент-с! Только дозвольте, Николай Иваныч, прежде мне выпить?

– Пей.

– Коли так, так и нам следует по рюмочке, – послышалось у гостей, и они потянулись к закуске.

Калинкин уже беспрекословно отправился за гостями.

Опыт не удавался. Искры от Михайлы, правда, исходили, но волосы дыбом не становились.

– Ты, шельмин сын, верно, опять волосы помадой намазал? – крикнул на него Переносов.

– Помилуйте, Николай Иваныч, да нешто я смею? – отозвался Михайло.

Из всех химических и физических опытов всего больше понравилось гостям обмирание и оживление птиц. Все зааплодировали. У Переносова от самодовольства и восторга даже показались слезы. Заливалов раскланивался. К нему подошел совсем уже пьяный мелочной лавочник.

– Дозвольте мне, ваше благородие, этого самого спирту, – сказал он. – У меня жена – баба ретивая. Для нее прошу. Как зашумит она, я ее сейчас и обморю на время.

После опытов началось рассматривание «анатомического человека». Переносов разбирал его по частям и говорил:

– Вот это сердце, вот это селезенка, а вот ежели эта самая жила лопнет, то человеку капут.

– А дозвольте вас спросить, где в человеке пьяная жаба сидит, что винища просит? – спрашивал кто-то.

– Господа, теперь пожалуйте наверх, на обсерваторию! Там у меня телескоп, и мы будем звезды рассматривать, – предложил Переносов. – Михайло, бери две бутылки хересу и тащи за нами!

На «обсерватории» никто ничего не видал; но херес пили все и так громко кричали «ура!», что со стоящей рядом голубятни с шумом вылетели все голуби. Вдруг наверх вбежал лакей и доложил, что приехали дамы.

– Ах, это французинки! – воскликнул Переносов. – Алимпий Семеныч, бога ради!.. – И опрометью бросился вниз.

Гости последовали за ним.

В зале стояли «французинки». С ними приехал какой-то долгогривый мужчина в бархатном пиджаке. Заливалов отрекомендовал хозяина гостям. «Французинки» оказались говорящими по-русски как русские и даже с вологодским акцентом.

– Еще бы им по-русски не говорить, коли с малых лет в Петербурге! – оправдывался перед Переносовым Заливалов.

Сначала гости как-то церемонились и даже забыли подходить к закуске. Только один капитан глотал рюмку за рюмкой. Но потом, когда одна из «французинок» спела куплеты «Я стираю, тру да тру», общество начало аплодировать и оживилось. Купец Русов подошел к «французинкам».

– А что, барышни, ведь мы где-то встречались? – сказал он. – Облик-то ваш что-то очень знаком.

– Верно, у Макарья на ярмарке, мы там у Барбатенки в трактире пели, – отвечали они.

Калинкин был уже изрядно выпивши. Он подошел и Переносову и обнял его.

– Чудесно, чудесно! – бормотал он. – Только прощай. Пить я больше не могу. Ты сам знаешь, теперь я человек женатый и все эдакое… Ах, Коля, ежели бы ты знал, что у меня за жена! Ангел! Прощай!

– Погоди, сейчас жженку варить начнем… Да и лошадь не заложена.

– Ни за что на свете! Ни за что на свете! – замахал руками Калинкин, но вдруг очутился у закуски.

Часу в двенадцатом начали варить жженку. Делом этим заведовали капитан и Заливалов. Гости пели разные песни, кто во что горазд.

После жженки все гости окончательно опьянели. Все говорили, все кричали, и никто никого не слушал. В одном углу пели «Возопих всем сердцем моим», в другом затягивали «Девки в лесе». Калинкин, совсем уже пьяный, полулежал на диване, икал и говорил:

– Ни одной рюмки! Шабаш!.. Я тоже человек женатый… Аминь. Барышни, спляшите казачка!

К нему подошел Переносов.

– Ну, Семен Мироныч, коли хочешь ехать домой, то лошадь готова, – сказал он ему.

– Хочу, потому у меня молодая жена… Только прежде вот что: давай этого варева выпьем…

– Вали! – И Переносов подал ему рюмку жженки.

– Что рюмку! Давай стакан. Я не рюмкин сын.

После жженки Калинкин окончательно опьянел. Его повели под руки. На пороге в прихожую он упал.

– Не советовал бы тебе его домой отсылать, – говорил Заливалов. – Пусть здесь ночует, а то, чего доброго, еще в часть попадет. Кучер Михайло и сам пьян-пьянешенек.

– Пойми ты, что у него дома жена молодая и я дал ей слово в целости его доставить! – отвечал Переносов.

Калинкина увезли, но пир продолжался. Некоторые из гостей отправились в кабинет и уснули там на диванах. Капитан пил пунш и хрипел октавой, показывая гостям голос. Купец Русов, покачиваясь, ходил по зале и кричал «караул!». Мелочной лавочник сбирался плясать вприсядку, вставал со стула и падал. Официанты накрывали ужин. «Французинки» взяли хозяина под руки, отвели в угол и спросили «бутылочку холодненького».

– Ах, я дурак! Сейчас! Виноват, мамзели! Совсем забыл предложить! – воскликнул он и ринулся в другую комнату, но в дверях его остановил кучер Михайло. Он покачивался.

– Купца Калинкина, Николай Иваныч, обратно привез. Невозможно везти… Шесть раз с саней падал. Того и гляди, что потеряешь. Теперь пласт пластом в прихожей лежат.

Переносов всплеснул руками: