От ненависти до любви (СИ)

   - Теперь, позволишь, мне? - Грандин слегка отодвинулся назад, завёл наверх смуглые запястья, покрывая поцелуями широкие плечи и пылающее лицо. А в следующую секунду, рубашка Ири оказалась безжалостно стянута через голову, прежде, чем он успел воспротивиться и возмутится, бесцеремонностью, с которой Мистраль решил проблему. А дальше, Ири не смог говорить. Губы и руки Грандина, дорвавшись до желанной добычи, безжалостно завладели всем его телом, выделывая такое, что для того, что бы не орать в голос, приходилось кусать ладонь.

   В глубине души, Ири понимал, что происходящее между ними ужасно, стыдно, в свете существующего и не разрешённого конфликта, когда проснувшись от дурмана, они снова окажутся перед лицом существующих противоречий. И это нужно прекратить, пока не стало очевидно поздно. О случившемся будут сожалеть оба. Это Ири тоже умудрялся понимать...И не понимать одновременно.

   Слишком восхитительным и сладким оказался неназванный грех.

   Кожа пылала под вязью рисунка чужих пальцев, губ, языка и зубов. Грандин целовал, то нежно, едва касаясь губами, то впиваясь в плоть, втягивая кожу в себя и оставляя алые следы. Сладко терзал под горлом, прикусывая шею, ключицы, зализывая языком. Пробовал на вкус напряженные соски, зажимая губами, посасывал втягивая в себя, целуя рёбра, нежную кожу подмышек, заставляя Ири выгибаться и хрипеть от наслаждения и боли. Дул ему в лицо, смеясь, щекотал пухом дыхания и кончиками пальцев, приводя в чувство, для того, что бы снова продолжать, мучительную сладострастную прелюдию в алом таинственном полумраке.

   Подушка оказалась у Ири под поясницей. Мистраль раздвинул его ноги, дразня промежность языком и пальцами.

   И затем, спустя бесконечную вечность, губы истязателя, перецеловав каждый миллиметр кожи, сомкнулись в том месте, где для Ири сейчас были сосредоточены жизнь и смерть. Сомкнулись и втянули целиком, до самого основания не давая даже минуты на то что бы прийти в себя, до слёз в глазах, до восхитительных сияющих точек.

   Грандину казалось, что он спит, и в этом потрясающем сне сбывается его самая смелая, самая затаённая мечта, в которой он вероятнее всего боялся признаться себе сам.

   Но видит бог, даже если разум его сейчас кричал от отчаяния, умоляя опомниться, остановиться он уже не мог.

   Даже понимая, что сейчас совращает Ири Ара самым безжалостным способом, Грандин не мог это прекратить.

   - Остановись, демоны тебя побери. Он же девственник - кричал разум.

   - Значит, он всегда будет принадлежать лишь мне - восторжённо отзывалась плоть.

   - Ты разобьёшь его сердце.

   - О нет. Я буду очень нежен. И я не дам ему уйти от меня снова.

   - Вы враги. Ты ненавидишь его. На самом деле ты, ненавидишь его.

   - Но разве можно...так ненавидеть?

   - О да можно. Ты растопчешь его на утро. Выбросишь прочь. И унизишь. Ты желаешь ему падения. И ты посмеёшься над ним.

   - Нет, никогда. Я не настолько бездушен.

   - Ты даже понятия не имеешь, насколько ты бездушен. Ты чудовище Грандин Мистраль. И твоя ненависть причинит ему гораздо меньше вреда, чем то, что ты пытаешься сделать с ним. Ведь любовь для тебя слабость .

   Но разум смолк, и осталась только плоть. Чувственная, чарующая, дарящая наслаждение, гибкая, изнывающая под его ласками.

   Он не мог остановиться. Это чистое невинное тело, сводило с ума. Его губы узнали каждый миллиметр смуглой кожи, настойчивый требовательный язык проник в каждую впадинку, что бы почувствовать вкус.

   Ири слабо сопротивлялся, не давая его языку касаться его ТАМ, но Грандин с снисходительным смешком ласково перехватил его пальцы, сплетая их со своими, обнял удерживая одной рукой, и через волшебное мгновение показал, что существует не только запретно восхитительное ТАМ, но ещё и абсолютно непристойно божественное ТУДА.

   Ири не успел уловить момент, когда Мистраль обнажился. Просто внезапно он оказался раздет, опаляя прикосновением кожи, соприкасаясь животом к животу, и... Всё на свете стало неважно. Потеряло всяческий смысл, превратившись в бешенную пульсацию крови, сумасшедший стук сердца, и хриплое сбивчивое дыхание полное срывающихся стонов.