От Падуна до Стрелки

Трудно добывать керны летом — Ангара не шутит, зазеваешься, не досмотришь за ней, и от бурового станка ничего не останется. Но в десять раз трудней работать зимой, и дело не в крепких морозах, в свирепых ветрах, которые ошпаривают людей жгучим холодом, заметают дорогу к станкам. Река и зимой проявляет свой строптивый характер. Чуть отпустят морозы, лед на шиверах взламывается, а вслед за этим лопается двухметровый панцирь и на плесах. Сколько раз, как солдаты по тревоге, геологи вскакивали ночами и бежали спасать станки — Ангара взрывала лед под буровыми. Приходилось пробираться ползком или по доскам и, обжигаясь ледяной водой, спешно демонтировать установку, переносить в безопасное место.

Однажды под трактором провалился лед, машина ухнула в дымящуюся воду и исчезла в реке. Люди не успели добежать до полыньи, когда вынырнул тракторист, сумевший выбраться из кабины. Ему бросили веревку и вытащили. Промокший, замерзающий, чуть шевеля фиолетовыми губами, он рвался к воде и твердил:

— Пустите, я должен его вытащить.

С тракториста содрали мокрую одежду, завернули его в тулуп, уложили в сани и погнали лошадь в деревню. Оставшиеся молча глядели, как крошится лед по краям полыньи. Без трактора работать невозможно — чем перетащишь к новой скважине буровой станок, чем расчистишь дорогу? Но как его вытащить — он лежал на глубине в пять метров.

Первым нарушил молчание молоденький паренек Игорь Буров, которого все звали Горкой. Он негромко сказал:

— Я сижу под водой три минуты.

Никто не обратил внимания на его слова. Горку многие не принимали всерьез — восемнадцатилетний щуплый паренек недавно приехал в партию, но уже «прославился» как баламут и любитель приврать. Горка повторил уже настойчиво и зло:

— Я правду говорю — могу просидеть три минуты под водой. Только привяжите какую-нибудь тяжелую железяку к поясу, чтобы течением не утащило.

Бригадир оглянулся. Горка стоял рядом с ним, зябко потирал руки в тонких нитяных перчатках. Он в упор посмотрел на бригадира, и тот увидел Горкины глаза — неожиданно серьезные, полные какой-то силы и решимости. Бригадир подумал и глухо проговорил:

— Лады, Буров, айда, лезь за трактором!

Полчаса спустя приготовления были закончены. Длинный трос заведен на барабан лебедки. Горка разделся, на пояс ему привязали диск от автомашины, а под мышки крепкую веревку. Он шагнул к полынье, смешно зажал нос пальцами и прыгнул, увлекая за собой трос с тяжелой серьгой на конце. Бригадир смотрел на часы, стоя с поднятой рукой. Было слышно, как шумит, бьется вода в полынье, как звякает под водой Горка серьгой, прилаживая ее на крюк трактора.

Бригадир резко опустил руку, двое парней потащили веревку, и тут же показалась голова Горки, он судорожно глотнул воздух и закрыл глаза. Сильные руки подхватили паренька и поставили на доски, кто-то накинул на него простыню и с бешеной силой стал растирать малиновое тело. Ему дали стакан спирта, он выпил большими глотками, шумно выдохнул и сказал:

— Порядок, тащите.

Одетого во все сухое, Горку тут же умчали на розвальнях в деревню. Моторист включил лебедку, и трактор, ломая лед, полез из полыньи.

Вечером начальник партии собрал всех в своей избе. Он огласил приказ о премировании Горки двухмесячным окладом. Когда стихли аплодисменты, вперед пробился Виктор — друг Горки, такой же, как и он, выдумщик. Виктор приколол к рубашке товарища вырезанную из дна консервной банки большую круглую медаль с красной надписью «За спасение трактора» и пожал ему руку.

— От имени всех носи, пока не получишь настоящую.

Горка недоуменно потрогал жестяный кружок, посмотрел на окружавших его людей, счастливо улыбнулся и обнял Виктора. Может быть, на груди Горки и появятся настоящие награды, но с этой, самодельной, первой в своей жизни, он, наверно, никогда не расстанется.

Не каждый день у геологов тонули тракторы или горели буровые. Героизм их проявлялся не только в такие трагические минуты, а в повседневной будничной работе, однообразной и тяжелой: это километры скважин, пробитых в дне реки, десятки штолен в скалах, где каждый сантиметр сокрушенного базальта полит соленым рабочим потом.

По дороге к Толстому мысу я не раз слышал странную фамилию — Тер. О ее обладателе неизменно говорили с каким-то особым уважением.

С Тером я повстречался вечером у его дома. Черные усы, гортанная речь, живые глаза и широкие, азартные жесты выдают в нем южанина. Ничего не подозревая, называю его: «Товарищ Тер». Он поправляет меня:

— Тер-Гевондян, — и, заметив мое смущение, спокойно объясняет: — Длинная фамилия, люди давно ее сократили до Тера. И, что самое смешное, я настолько привык к этому сокращению, что недавно отправил деловую радиограмму, подмахнув Тер.

Моя неловкость исчезает, и я сразу чувствую к нему симпатию. А когда узнаю историю его жизни, эта симпатия перерастает в глубокое уважение.