От перемены мест слагаемых (СИ)

И против всех разумных доводов, вопреки манере общения и изложения мыслей, Леголас испытал ощущение полета: она успела испугаться! Испугаться! Значит, он нравится ей!

В купальнях оказалось вовсе не так страшно, как успел напридумывать принц, а когда ему становилось особенно неловко - можно было нырнуть надолго, благо, дыхание он задерживать умел очень хорошо! Вдобавок, как и всякая постройка гномов, купальня предусматривала и посещение народами более высокими, так что особенных неудобств Леголас не испытывал. Зато промыл волосы во всю длину, согрелся от макушки до пяток, а на выходе, наткнувшись на задремавшую в ожидании его Гимли, отчетливо осознал, что уже эту гномку любит. Яростная и искренняя девушка, не желавшая считаться с какими-либо условностями и ограничениями, ковала себе топор (с которым явно уже умела обращаться), кольчугу и шлем. Но чтобы сделать это в тайне от сурового и крутого нравом родителя, ей нужен был надежный напарник, которым рад был оказаться Леголас.

Эльфийский принц тихо-тихо приблизился к девушке своей мечты, переставил корзинку, стоящую возле, и сел туда сам, боясь побеспокоить, аккуратно поправил распушившиеся и выбившиеся из-под сетки локоны, ненароком погладив по щеке. Бородка у Гимли оказалась мягкой и приятной на ощупь, правда, сама Гимли от этого проснулась, зевнула широко, покосилась недовольно и подняла корзинку на колени. А потом из корзинки показались ароматные пирожки, хотя и оказавшиеся с мясом, а не щавелем, как Леголас больше всего любил, но тоже очень вкусные. После первого пирожка вежливости и приятного удивления, написанного у него на лице огромными буквами, Гимли впервые улыбнулась и подвинула корзинку ближе:

- Да не стесняйся, налетай, дурила, а то худющий, тяжелее киянки тебе молот и не выдашь! - вопреки сердитым словам, смотрела гномка на него очень по-доброму. - И лохмы твои как-то заплести надо, а то ходишь, как неродной! - глаза девушки блеснули озарением. - Лохмы! Хотя это не к спеху, успеем еще разобраться, пока - кольчуга!

Так и повелось, что Леголас теперь сопровождал Гимли с самого утра: сначала в кузни, потом на обед, потом опять в кузни, потом на ужин, потом снова в кузни, а дальше они медленно гуляли до купален и регулярно получавший нагоняй за то, что заставляет себя ждать “будто все же девка!”, Леголас, провожал Гимли домой. Они очень живо обсуждали технику ковки, Гимли делилась планами: боевая гномка собиралась выковать себе доспех и подписаться на какую-нибудь авантюру, а может, пойти в стражники, ей претило заниматься только домоводством и вышиванием. Особенно вышиванием.

- И даже на свадьбу я хочу без портретов! - выкрикивала в запале пока еще даже не невеста. - А чтобы совсем быстро! И никаких балроговых иголок! И булавок под платьем, колющих прям в!..

Где именно её тревожили возможные булавки, Леголас не разобрал, а когда переспросил, Гимли впервые зарумянилась и заявила, очевидно, привирая, что это совершенно непереводимая игра слов.

Так и шло время, дни складывались в недели, Рубин подрастал, теперь он мог унести на своей спине не трех балиновых внучек, а четырех, к вящему ужасу Двалина. Фили щеголял ухаживательной косичкой и по вечерам прогуливался по коридорам под ручку с Тианой. Бильбо и Торин правили, периодически, однако, запираясь во всяких недоступных местах, вроде королевского кабинета, а иногда исчезая прямо на глазах. К Оину выстраивалась очередь на проверку зрения после каждого такого исчезновения. Кили и Тауриэль уже очевидно ждали ребенка, посему младший принц ласково называл округлившуюся фигурку жены кровавой луной, на что сама Тауриэль смеялась всякий раз до упаду и манила мужа аппетитным боком обследовать очередную кладовку, заявляя, что она опять хочет его запереть и обыскать. Леголас, к большому собственному удивлению, смеялся и умилялся наравне со всеми, кто был в курсе начала их отношений, абсолютно не ревнуя эти рыжие локоны и с упоением представляя, как будет выглядеть замужняя и счастливая Гимли.

Недели через три, когда готовы были только две половины кольчуги - его и её, Гимли изъявила желание позаботиться, наконец, о прическе Леголаса. Плетение чистых после купален волос руками Гимли проходило быстро, Леголас наслаждался ощущением нужности и сопричастности, а сама Гимли взволнованно сопела и периодически ругалась на него то жердью, то дурилой, что было истинной музыкой для чуткого эльфийского слуха - когда Гимли сердилась, она называла его как-то более вежливо. Правда, после плетения косы ему, Гимли потребовала заплести косичку себе, и тут уже ласково журил её Леголас: неукротимая и безголовая, шебутная и непочтительная, возмутительница и бунтарка - все эпитеты, которые изобретало его сознание, шли в дело. Гимли сопела все равно взволнованно, огрызаясь довольно вяло и больше для проформы. Стоило, однако, Леголасу доплести косичку, смутно о чем-то напомнившую, к Гимли опять вернулась привычная бодрость духа. А принц вздохнул с облегчением.