От первого лица

Я не держал зла на несчастного Павлычко. Тем более что при нем «Всесвіт» стал неплохим изданием. Правда, журнал был скучноват, почти не иллюстрировался, делался с одержимостью учителя из сельской глубинки, считающего возможным пренебречь всем, кроме образования своих питомцев. Было в Павлычко этакое вдохновение деревенского парня, ринувшегося спасать безбожные города. Не он один такой…

Но чиновничье племя никогда не оставляло в покое тех, за кого уцепилось. Во второй половине семидесятых годов по Киеву снова поползли слухи о том, что КГБ с Павлычко опять чего-то не поделили. Это выглядело странно, потому что в стихах и статьях он продолжал исправно разоблачать империалистов, националистов и римского папу. Но гром грянул, и Павлычко ринулся ко всем, кому угодно, просить помощи. Мы с ним никогда не враждовали в открытую, а людей с поломанными судьбами вокруг было немало, поэтому я взялся помочь Дмитру как одному из таких несчастных. Мы с ним двинулись в Киевский горком партии, где секретарем по идеологии была моя давняя знакомая Тамара Главак. Мы заявились к ней в приемную, представились и попросили аудиенции. Главак передала через секретаря, чтобы я вошел, а Павлычко еще посидел в приемной.

– Значит, так, – сказала Тамара Владимировна, – я его не приму. И ты не лезь в это дело. У него какие-то свои хвосты с КГБ, свои счеты – пусть сами и мирятся. Не пропадет…

Павлычко ушел в отставку. В коллективе с этим быстро смирились и впали в панику совсем по иному поводу: государство резко повысило цены на газеты и журналы, тираж популярного «Всесвіта» угрожающе пополз вниз. Мы вместе с Павлычко провели в журнале организационное собрание, я придумал новое оформление (этот макет до сих пор используется как основной), нашли в загашниках интересный роман Ирвина Шоу. Журнал постепенно ожил, стал более светским, обрел новую популярность. Но это был журнал иностранной литературы, подразумевающий международное общение, а власть не любила оставлять такое общение неподконтрольным.

Еще в 1967 и 1969 годах, когда ЮНЕСКО предоставляло мне свои стипендии, ласковые гэбэшные ребята вились вокруг стаями. Тогда я как-то вывернулся, ни на кого не накапал, не заложил ни одного эмигранта, хоть сыграть дурака было совсем не просто. Со мной работал старый кадровик украинского МИДа Сергей Бутовский, постоянно подсовывавший мне какие-то книги, которые надлежало читать в его присутствии, расписываясь в прочтении. Помню одну из самых идиотских инструкций, обязывавшую меня не участвовать в лотереях за рубежом; выходить в коридор и ехать там сидя, если в купе поезда вторым пассажиром окажется женщина; не принимать денежных вознаграждений за свою работу. И тем не менее не было никакой уверенности, что если меня не подловили в тот раз (только не выпускали за рубеж несколько лет подряд), то не поймают и снова. Во «Всесвіте» я был старше и опытнее. Но работать было немыслимо трудно именно в связи с постоянным чувством опасности, с ощущением, что чиновничьи ловушки тебя схватят и уже не выпустят из крокодильих зубов.

На Украине сейчас появились резоны для всех самооправданий. Все, что не так, многие объясняют происками «руки Москвы», все, что затруднительно: «Запад нам поможет». Ну и флаг вам в руки, ребята, только не продавайте друг друга без надобности. Все равно же выяснится…

Путь возвращения в человечество и непрост, и долог. «Понимаешь, – говорил мне редактор варшавской «Газеты выборчей» Адам Михник, – можно вскипятить аквариум и получить уху. А мы теперь пробуем из ухи сделать аквариум. Чтобы мы с тобой и все остальные стали в нем рыбками…»

Заметки для памяти

29 июля 1990 года в старинном замке возле города Савонлинна в Финляндии я слушал оперу Пуччини «Мадам Баттерфляй». Пели японцы – оперный театр из Токио решил показать финнам на итальянском языке историю из японской жизни, как она представлялась классику европейской оперы.

Японцы играли драму обманутой японки и иностранца, надругавшегося над обычаями страны. Никаких пагод, никаких цветущих сакур и щедро разрисованных декораций. Кимоно, зеркала, непривычная манера двигаться. Мне показалось, что и я не все понимаю. Опера стала много глубже. Когда-то я вот так увидел «Кармен» в испанской постановке – опера была желто-белой, даже пыльной какой-то. Сошла экзотика, отступил колорит. Прибавилось жизни.

Удивительны иностранцы, привозящие в Москву русские песни: если уж это вышитая рубаха – то от подола до ворота, если меховая шапка – то гигантских размеров. Какой-нибудь Иван Ребров с его русскими песнями выглядит столь смешно главным образом за счет передозировок антуража.