От первого лица

Вскоре после того, как я стал редактором «Огонька», несколько коллег-писателей пригласили меня отужинать с ними. Группа товарищей. И не в какую-нибудь харчевню, а за специально заказанный стол в ресторане «Украина». Я никогда не представлял, что именно эти мастера слова столь авторитетны именно здесь – среди разбалованных валютных официантов и сопутствующих им стукачей, среди денежных гостей со всего света и со значением улыбающихся им проституток.

Ожидали меня к столу люди неслучайные. Были это отобранные один к одному самоотверженные защитники русской души, профессиональные стражи национальной идеи, всегда готовые противостоять инородцам, капиталистам и другим разрушителям заветных русских достоинств. Всемогущие Юрий Бондарев, Анатолий Иванов, Михаил Алексеев, Петр Проскурин, все как один Герои Соцтруда, а с ними не герой еще, но не менее всемогущий Николай Горбачев, председатель писательской организации по названию «Литфонд».

Под икорку да водочку мне твердо сказали, что будущее – в моих руках и держать это будущее я должен крепко, как вот эту рюмочку. Если я буду слушаться кого следует, то мне и помогут, и защитят. Вот здесь, в этом ресторане, по пятницам, за дежурным столиком я могу встретить всех присутствующих или нескольких из них. И все проблемы решатся. И водочка с икорочкой к моим услугам. А нет: разорвут, по стенке размажут…

Вначале я решил, что со мной шутят: про такое приходилось читать лишь в гангстерских романах. Но нет: скорее это смахивало на фильм про итальянскую мафию – собрались паханы и стращают малолетку.

Можно было бы послать их всех сразу. Но я растянул удовольствие на несколько лет и не жалею. Сегодня, когда я слышу, как новые крикуны рвут на себе патриотические рубахи, мне вспоминается их хлеб-соль, камнем легшие на душу. Кажется, что из драного замасленного кармана сыплется мелочь; та самая, которую я оставил у тарелки, когда отлучился от стола, чтобы не возвращаться к нему.

Глава 20

Пик горбачевской перестройки пришелся на начало 1989 года, когда в стране случилось нечто похожее на выборы. «Нечто похожее» – это значит, что кое-где выборы были и вправду свободными, потому что часть кандидатов выдвигали на общих сходках, где собиралось население микрорайона, или на собраниях предприятий, где между собой спорили два, три или четыре претендента. Остальных, на которых правящее и не выпускающее из рук власти чиновничество хотело бы положиться, выдвигали организованно, как это делалось издавна: если уж кандидаты от коммунистической партии, то сто депутатов выбирали без сюрпризов из ста кандидатов (их так и звали – «сотники»). Так же избирали от профсоюзов и прочих союзов архитекторов, дизайнеров и писателей. Драматург Михаил Шатров, например, пробовал избраться от Союза писателей и Союза театральных деятелей. Когда он провалился и там и там, – организовал Союз защиты Горбачева. Так что были возможны варианты.

Выборы создали роскошный фон для потока разоблачений и раскаяний. Кое-кто начал каяться и сам; это развивало богатые традиции отечественного мазохизма. Когда-то поэт Максимилиан Волошин справедливо заметил, что в России каждый отец, задавивший своего ребенка (толстовская «Власть тьмы»), каждый студент, убивший процентщицу («Преступление и наказание» Достоевского), каждая жена, изменившая своему мужу («Гроза» Островского), ждут только удобного момента, чтобы, выйдя на людную площадь, стать на колени и всем рассказать о своем преступлении. В дополнение могу заметить, что площадь ждет того же, подсказывая, в чем каяться, и впадая время от времени то в истерику сострадания, то в истерику правдолюбства и жаждая то полного отмщения, то немедленной казни грешника. Середины здесь нет.