От первого лица

Да, словно у какой-нибудь древней загадки, здесь все осталось без ответа. Странное, не поддающееся объяснению событие, которое глубоко смутило и запутало восемнадцатилетнего юношу. Да так, что я чуть совсем не сбился с пути.

Я сказал:

– Мне кажется, повод или причина в той истории – не самое главное.

Товарищ недоуменно посмотрел на меня.

– Хочешь сказать – совсем не важно знать, что это было?

Я кивнул. Товарищ произнес:

– А вот мне интересно. Хотелось бы докопаться до сути, почему так произошло. Будь я на твоем месте, конечно.

– Мне тоже, разумеется, это не давало покоя, – сказал я. – Задумался я тогда не на шутку. Меня просто задело за живое. Но спустя время, посмотрев отстраненно, я начал осознавать, что все это – такая чепуха, выеденного яйца не стоит. В этом же нет никакой связи с кремом жизни.

– С кремом жизни, – повторил за мной товарищ.

Я сказал:

– В нашей жизни такое порой случается. Оно необъяснимо, беспричинно и лишь глубоко бередит душу. В такие минуты остается лишь пережидать, закрыв глаза и ни о чем не думая, отрешившись от всего. Как будто подныриваешь под высокую волну.

Младший товарищ мой умолк, задумавшись о высокой волне. Сам он бывалый серфер, ему есть что осмыслять в отношении волн. Наконец он сказал:

– Однако ни о чем не размышлять – это же, наверное, непросто?

– Пожалуй.

Как сказал тот старик: «А разве в этом мире хоть что-то сколько-нибудь ценное дается нам легко?» Так, с непоколебимой убежденностью доказывал свою теорему Пифагор.

– И как же, – спросил напоследок мой младший товарищ, – ты нашел разгадку тому кругу, у которого много центров и при этом нет окружности?

– Как тебе сказать… – ответил я и медленно покачал головой. Как ему сказать?

Всякий раз, когда в моей жизни происходило что-то необъяснимое, беспричинное и глубоко бередящее душу (не скажу, что часто, но иногда такое бывало), я думал об этом круге, у которого много центров и при этом нет окружности. Так же, как и тогда на скамейке в беседке, когда мне было восемнадцать, закрыв глаза и прислушиваясь к биению сердца.

Временами мне начинало казаться, будто я в общих чертах понимаю, что́ это за круг, но стоило задуматься глубже – и я опять терялся. И так – по кольцу, снова и снова. Но, вероятно, круг этот не есть нечто ощутимое, он существует лишь в сознании человека. Вот что я думаю. Например, когда мы любим от всего сердца, глубоко сострадаем кому-то, идеалистически представляем, каким должен быть этот мир, открываем для себя веру (или нечто схожее) – разве не начинаем мы понимать и принимать тот круг как данность? Разумеется, это всего лишь мой смутный вывод.

Тебе голова дана не для того, чтобы думать обо всякой чепухе. А чтобы умудряться делать понятным непонятное раньше. Оно – прямо как есть – станет самым кремом жизни. А все остальное суета и блажь. Так мне говорил седой старик. Тем пасмурным воскресеньем поздней осени на одной из гор Кобэ я держал в руке букетик красных цветов. Но и теперь, стоит чему-то произойти, я всякий раз думаю о том особом круге, о суете и блажи – и о том особенном креме, который должен быть у меня внутри.

Чарли Паркер играет боссанову

Птица вернулся!

Как же прекрасно это звучит! Да, тот самый Птица вернулся на своих ма́стерских крыльях! Во всех уголках планеты – от Новосибирска до Тимбукту – люди, устремив взор к небу, ликуют при виде тени легендарной птицы. И мир опять переполнен новым солнечным светом.

1963 год. Прошло немало лет с тех пор, как в последний раз упоминалось имя Чарли Паркера по прозвищу Птица. Где он и чем занимается теперь? Любители джаза по всему миру перешептывались об этом. Нет, он не умер. Нет подтверждений его кончины. Кто-то может возразить: «Как и подтверждений того, что он жив».