От первых проталин до первой грозы. Повесть о детстве

- Мама, мама! - позвал я, выбегая в другую комнату. - Там нищие, милостыньку просят.

Вместе с мамой я вернулся в столовую. Нищенка с мальчиком всё ещё стояли у окна, протянув к нему свои костлявые руки.

- Иди, иди, мамаша, вон в ту дверь-сказала мама, показывая на дверь в кухню.

Женщина низко поклонилась и, держа мальчика за руку, пошла, куда указала мама.

В кухне мама посадила обоих за стол, налила в миску оставшегося от обеда супа, нарезала хлеба.

Женщина и мальчик перекрестились и сели есть.

- Вы что же, не здешние? - спросила мама.

- Елецкие мы, из-под Ельца, значит, - отвечала женщина. - Отселева, почитай, вёрст сорок будет. Погорели весной, вот теперь и ходим с сынком, побираемся.

- Погорели? Пожар, значит, был?

- И, родненькая, какой пожар-то! Почитай, полдеревни огнём смахнуло. Как занялось от крайней избы, так и пошло, и пошло по ветру. За полночь загорелось-то, все мы спали. Так из домов в чём легли, в том и повыскакивали. Всё погорело. У нас с сынком и коровка, и овечки, и поросёночек… ничего от огня не уберегли.

Я слушал этот страшный рассказ, слушал и удивлялся, что женщина так спокойно говорит.

А она всё рассказывала и почти ничего не ела. Зато её сын ел суп с большим удовольствием.

Только, когда мать начала говорить о том, как металась, ревела в горящем хлеву корова, мальчик вдруг перестал есть, широко раскрыл глаза, будто видя что-то перед собой, и вдруг сказал;

- И Маруська тоже сгорела.

- Какая Маруська? Девочка? - испуганно спросила мама.

- Да нет, - махнула рукой женщина, - кошка его, Маруськой звали. - И, погладив сына по голове, добавила: - Мал ещё, несмышлён. Всё добро погорело, а он, видишь, о кошке своей убивается. Чуть сам из-за неё не сгорел.

- Жалко Маруську, - тихо сказал мальчик. - Она в окно кинулась, а окно закрыто. Я бы вытащил, да мамка не дала.

- Так и сгорел бы вместе со своей Маруськой! - раздражённо сказала женщина и, вздохнув, добавила: - А может, и лучше было бы. Куда мы теперь, бесприютные, денемся? Наступит зима, всё одно помирать.

- Но как же это? - удивилась мама. - Всё сгорело. Должен же вам кто-то помочь отстроиться, хозяйством обзавестись?

Женщина посмотрела на маму усталыми, какими-то подслеповатыми глазами:

- Кто должен помочь? Господь бог нас огнём за грехи покарал. А простит ли он, поможет ли, бог его знает. Я и сама не пойму, - добавила она в раздумье, - чем уж мы его так прогневали?

Мужа грозой убило, дочь в тифу померла, а вот мы с Николкой по миру ходим. Ну что ж, - вздохнула она, видать, на всё его божья воля!

Женщина ещё раз перекрестилась и, встав из-за стола, низко поклонилась маме:

- Благодарю покорно за угощенье… Пойдём, сынок.

- Подождите, не уходите, - остановила её мама. - Я вам кое-какую одежонку дам.

- Ох, родимая моя, заставь за тебя весь век бога молить! - запричитала женщина.

Я побежал в комнаты вслед за мамой. Она быстро достала из шкафа своё старое шерстяное платье, платок, потом вытащила из сундука мой костюмчик, из которого я уже давно вырос, взяла прошлогодние башмаки, они мне тоже были малы, и понесла всё это в кухню.

- Мама, а можно, я Коле своего мишку подарю? - попросил я.

- Какого, плюшевого?

- Ну да.

Мама заколебалась.

- На что он ему? - в нерешительности сказала она. - Одежда ему нужна. А мишка? Где он его с собой таскать будет. Он и играть-то с ним не сумеет.

- Мамочка, позволь, я ведь в него тоже редко теперь играю, я уж большой!

- Ну хорошо! - вздохнула мама. - Только это уж глупости, ни к чему совсем.

Но я уже обнимал маму и благодарил за разрешение. Мигом достал мишку из коробки с игрушками и следом за мамой побежал в кухню.

Увидя одежду, женщина даже ахнула и бросилась целовать маме руки.

- Что ты, что ты, перестань, пожалуйста! - отбивалась от неё мама.

- Колька-то мой, как барчук, нарядится, - говорила женщина, разглядывая мой старый, потёртый костюмчик.

- Ну, пойдите вон туда - в кладовку, переоденьтесь, - сказала мама.

- Нет уж, голубушка, это мы на праздник побережём, чтобы в церковь сходить.

Сколько мама ни убеждала, женщина ни за что не хотела снять свои лохмотья и одеться получше.

Она аккуратно свернула всё и запрятала в свой. мешок.

Сынишка стоял тут же рядом, не проявляя никакого интереса к тому, что делает мать.

«Он и медвежонку моему не обрадуется, - подумал я, - тоже в мешок сунет». И мне уже стало жаль расставаться с любимой игрушкой. Жаль и в то же время как-то неловко: «Раз уж принёс, надо отдать».

- Вот возьми. Это медведь, - протянул я игрушку.

Мальчик посмотрел на меня с изумлением, даже как будто с испугом.

- Возьми, если хочешь. Будешь с ним играть. Можно в охотники, будто он настоящий, живой.

Женщина взглянула на медвежонка и замахала руками:

- Да куда нам, зачем нам! Что мы с ним делать-то будем!

И вдруг при этих словах мальчонка будто очнулся. Он подбежал ко мне, схватил игрушку и крепко-крепко прижал к груди. Испуганно, как дикий зверёк, он взглянул на мать.

- Отдай, отдай, на что тебе! - говорила женщина. - Одежонку дали, спасибо за неё, осенью от холода укроешься. А это тебе на что?