От полуночи до часа кошмаров

Карл обиженно наморщил нос и на короткое время упрямо задрал свой бородатый подбородок, но затем сунул себе чертежи под мышку, даже не взглянув на них, и провел нас обратно в проход, в котором были расположены камеры. Там он снова остановился, задумчиво почесал в затылке, уверенно вынул из папки второй чертеж, осмотрел его в слабом свете фонаря, повернув то в одну, то в другую сторону, несколько раз задумчиво наморщил лоб и покачал головой.

— Хм… — задумчиво промычал он. — Но это очень… Вот, я думаю, это то, что надо. Но я совсем не так себе это представлял.

— Что? — непонимающе проговорила Юдифь.

— Этот чертеж не совсем совпадает с реальным состоянием подвала. Посмотрите: здесь вот вовсе не обозначен проход, хотя он построен задолго до 1940 года. А вот этот путь… — он указал на черную планку на желтой бумаге. — Его уже нет, и я не могу с уверенностью сказать, где он был. Надеюсь… Думаю, он скрывается, тщательно заштукатуренный, в одной из этих трех камер.

— Тогда давайте простучим стены, — решила Юдифь, вошла в среднюю из келий и начала простукивать черенком лопаты каменную кладку. Мой низменный инстинкт при этом страстно желал того, чтобы они не обнаружили замурованную дверь, так как то обстоятельство, что Элен вручила мне кирку, а Церберу она явно не доверяет, подсказывало мне, что, в конце концов, вся черная работа ляжет на меня. И все это при том, что моя головная боль, которая сейчас уже возникла не по физическим причинам, а из-за большого психического стресса, который я пережил, приближалась к трудно переносимому уровню. Мне вдруг так захотелось, чтобы Стефан не затевал эту альпинистскую вылазку. Если бы он еще был жив, он, в отличие от меня, с радостью взял бы на себя разрушить эту, стоящую, может быть, уже столетия, каменную стену.

Юдифь методично простукивала черенком лопаты стену напротив двери, но через некоторое время разочарованно помотала головой, затем она повторила попытку уже в правой камере пыток. Я решил эти бесчеловечно устроенные комнаты называть именно так и боюсь, что попал в самую точку. Я то и дело нервно поглядывал на вбитые в стену железные кольца. Если бы я постарался — а стараться мне вовсе не хотелось, но маленький мазохист, который, я надеюсь, сидит в каждом человеке, а не только во мне, то и дело вынуждал меня, пока я наблюдал Юдифь за ее работой, к тому, чтобы едва ли не ощущать на себе оковы, сдирающие с костей кожу, которыми здесь, возможно, уже давным-давно приковывали к кольцам людей, — а, может быть, и детей, — могло ли здесь твориться нечто столь жуткое?!

На стаккато тупых ударов отозвались два-три полых звука. Юдифь образованно хлопнула в ладоши, и моя сволочная душонка заныла и, словно побитая собака, забилась в темный угол моего подсознания.

— Здесь! — Юдифь демонстративно ударила по этому месту еще раз верхним краем черенка лопаты. — Вот оно. Проход должен быть здесь. И мы его снова прорубим.

— Только… — сердито сказал я, но тут же замолчал, как только поймал умоляющий взгляд Элен.

Я послушно поднял кирку и начал (браво игнорируя свою головную боль) откалывать от гипсовой стены сначала маленькие, потом все большие куски, что оказалось не так уж сложно. Прошло едва ли больше пяти минут, а я уже проделал над узкой скамьей у стены комнаты проход, в который мы, хотя и с трудом, могли пролезть.

Карл, который тем временем взял в свои руки фонарь, протиснулся в отверстие первым и осветил проход, который действительно находился там. И мы по очереди последовали за ним в том же порядке, в каком шли и до этого, словно за мамой уткой.

— Вот видите! — радостно воскликнул Карл. Он пошел по совершенно темному, пыльному и завешанному паутиной коридору, который слева от нас довольно быстро заканчивался тупиком, направо, прошел примерно двадцать метров до того места, где коридор раздваивался на два. — Здесь все так, как было сорок лет назад.