От полуночи до часа кошмаров

Изумление от того факта, что Мария — наша всезнайка — задала нам настоящий вопрос, заставило меня на короткий момент остановить мою работу, и даже Элен не смогла скрыть своего удивления. Со стороны Марии допустить, что она может чего-то не знать, граничило с безоговорочной капитуляцией. Но Элен была явно не расположена к перемирию. Агрессивная напряженность, которая обозначилась уже во время нашего первого осмотра достопримечательностей в этом подвале и продолжалась еще немалое время после нашего возвращения на кухню, которая понизилась до нормального уровня только благодаря исключительным обстоятельствам, явно вернулась снова. Она нарастала, как я только теперь заметил, прямо пропорционально моей головной боли. Я почувствовал порыв ударить кого-нибудь — либо Карла, чтобы принудить его наконец рассказать нам о том, что он до сих пор скрывал от нас, либо Элен, потому что я ее терпеть не мог, либо Марию, потому что я ее не просто не переносил, а вообще, абсолютно и ни при каких условиях не переносил, либо, пожалуй, даже Юдифь, потому что ее отношение ко мне больно царапало мое самолюбие и глубоко ранило меня. И к тому же в этот момент я вдруг снова почувствовал то, что я уже чувствовал сегодня дважды и что мне задним числом показалось таким безумным, таким нереальным, что я постарался вытеснить это из моей краткосрочной памяти: чувство вибрации, как будто отдаленные басы, которые волнами входят в мои уши, пронзают все мое тело, отзываются во внутренностях.

Я закрыл глаза и постарался не думать ни о чем, кроме движений моих рук, которые продолжали долбить киркой стену. Так, с закрытыми глазами, я и пропустил два или три решающих удара, которые окончательно разрушили каменную кладку. Когда я снова открыл глаза, я находился перед зияющей дырой не более полуметра в диаметре. В результате моего последнего удара от потолка отломились несколько осколков и упали на меня. Я даже не обратил на это внимания. Внезапно по моим ватным ногам забегали мурашки, а тошнота и боль стали такими сильными, что мне пришлось опустить кирку и опереться на нее. Я отчаянно боролся против надвигающегося обморока, пытаясь оттеснить желчь и желудочный сок, которые медленно, но верно продвигались по моему пищеводу к горлу, обратно в желудок. Перед моими сомкнутыми веками забегали цветные точки.

Только не это! Я заставил себя открыть глаза и словно через пелену моего уже слегка помраченного сознания увидел, как Элен с таким выражением лица, как будто и она страдает сильнейшей головной болью, взяла в руку карманный фонарь и направила его в помещение, открывшееся за проломом, на который я положил все свои последние силы. Я не могу, не имею права больше терять сознание! И вовсе не потому, что я не мог себе позволить попасть в неловкое положение при дамах (разве что только мне не хотелось бы, чтобы меня вырвало под ноги даме). Мне было как никогда ясно, что убийца Стефана все еще находится среди нас. И я вовсе не был уверен, что я приду в себя, если здесь, в подвале, потеряю сознание. Ведь тогда меня оставят здесь одного, в этом я был убежден. А убийца может вернуться и перерезать мне вены, пока я буду без сознания. Я должен остаться в сознании, все равно как.

Я выронил кирку, тяжело дыша, облокотился о противоположную стену, укусил себя в сжатый кулак и сосредоточился на колющей боли, которая пронзила мне руку, и начал считать в ритме моего дыхания. После удачного опыта, когда я решал арифметические задачи в вестибюле, я бы с удовольствием принялся за такие же примеры. Но невыносимая боль превратила мои мозги в сплошную кашу, и поэтому я не просто не мог выдумать себе никакой задачи, уж не говоря о том, чтобы ее решить. Простой счет и возникшая новая контролируемая боль, которую я сам себе причинил, оказали, однако, свое действие. Мне удалось, как минимум, отвлечься от тошноты, которая медленно, нехотя, но все же отступила. Однако головная боль и вибрация в животе остались.

Юдифь посмотрела на меня со смешанным выражением неуверенности, снисходительности и сострадания, но все это, вместе взятое, понравилось мне гораздо больше, чем та чистая паника, с которой она посмотрела на меня в первом подвале. Она нагнулась за киркой и решительными, сильными ударами стала расширять дыру, которую я пробил в стене. Если бы боли в моей голове не были бы такими невыносимыми и если бы я не чувствовал себя слишком слабо для этого, я в этот момент наверняка восхищенно присвистнул. А так я просто принял к сведению, с каким огромным темпераментом эта полная молодая женщина обрушилась на старую каменную кладку. Я вспомнил о том, как вечером мы лежали в моей комнате наверху, и решил, что в следующий раз нужно будет предоставить ей немного больше инициативы — если будет этот следующий раз, что потребует от меня как минимум откровенной беседы наедине и огромное количество деликатности с моей стороны. В том, с какой непринужденностью и силой она работала, было нечто эротическое, и я не мог этого не отметить, несмотря на то что сам был в весьма жалком физическом состоянии.