От «Понедельника…» до «Обитаемого острова»

Мы с Федей с удовольствием ели уху, сосали раков. Говорун присел поодаль на пенек и, глядя на нас, во всеуслышание сетовал на отсутствие поблизости приличной гостиницы или, по крайней мере, дома колхозников. Спиридон плескался и чем-то хрустел в своем омуте. Потом, когда уха была съедена, а раки высосаны до последней лапки, Федя пошел в темноту сполоснуть посуду, а я прилег у костра, ощущая во всем теле приятную негу, предвкушая одеяла в палатке и яркий солнечный день завтра, и купанье при активном участии Спиридона, и как мы с Федей ухватим Говоруна за руки и ноги и поволочем топить, а он будет орать и распространять коньячные запахи… Вспомнив о клопе, я стал размышлять, куда его девать на ночь, дабы не ввести во искушение, посадить ли его в спичечный коробок или привязать шпагатом к дереву, а в темноте у меня за ушами злобно и разочарованно завывали комары, оскорбленные диметилфталатом. Говорун сидел на пеньке, поджав под себя ноги, и поглядывая на меня со странным выражением. Федя рассказывал Спиридону, как прекрасны его снежные горы, как до них нужно добираться и какие воинские части дислоцированы поблизости от его постоянной резиденции. Я совсем уже решил было проблему клопа, сообразив, что его просто следует перевезти на ночь на другой берег, и раздумывал, как поделикатнее сообщить ему о моем решении, как вдруг послышался треск валежника, приглушенные голоса, и из лесу один задругам вышли и вступили в освещенное пространство хорошо знакомые люди. Лавр Федотович, придерживая под локоть полковника, приблизился к костру первым и опустился на землю так резко, словно у него подломились ноги. Фарфуркис сел рядом со мной и сразу протянул к огню посиневшие от холода руки, а Хлебоедов усадил полковника, стащил с его ног унты и вылил из них воду. Затем он стал оттирать полковнику замерзшие ступни, присев на корточки. Полковник едва сидел, клонясь набок, закатив глаза. Голова его была перевязана окровавленным бинтом.

— Устал, — сказал Фарфуркис — Устал, не могу. Башка трещит.

— Завтра, — сказал Лавр Федотович.

— Не завтра, а послезавтра, — сказал Фарфуркис Хлебоедов, сидевший на корточках спиной к ним, пробормотал, не оборачиваясь:

— Это — грипп. Это — смерть.

— Где автомат? — спросил полковник, еле шевеля губами. — Автомат где, слушайте!

— Все равно, — сказал Фарфуркис — Все равно. Лавр Федотович, — спросил он. — У меня есть голова? У меня такое ощущение, словно головы нет.

— Руки нет, — сказал Лавр Федотович. — У меня.

У него действительно не было руки. Какая-то мокрая тряпка вместо руки. Хлебоедов сел лицом к огню и положил голову полковника к себе на плечо. Глаза полковника были закрыты.

— Меня придется бросить, — сказал он. — Слишком много железа в животе.

— Завтра, — сказал Лавр Федотович.

— Послезавтра, — поправил его Фарфуркис.

— Полковник — послезавтра, а мы — завтра, — возразил Лавр Федотович.

— Я вернусь в город, — сказал Хлебоедов. — Вы идите, а я вернусь в город.

— Зачем? — сказал полковник, не открывая глаз. — Там же ни одного человека.

— Все равно, — сказал Хлебоедов. — Взорву библиотеку. Мы забыли библиотеку.

— Чем взорвешь? — горько спросил Лавр Федотович. — Соплями?

— Башка, башка трещит, — бормотал Фарфуркис, сжимая виски. — Дайте мне револьвер, полковник.

— Где была вода, когда вы уходили? — спросил полковник. Ему никто не ответил. Все смотрели на огонь.

— Я ослеп? — спросил полковник.

— Нет, — сказал Хлебоедов. — Откуда вы взяли?

— Ослеп, — сказал полковник. — Ослеп. Я же слышу, здесь костер.

— Это беженцы, — сказал Лавр Федотович.

— Слушайте, — сказал Хлебоедов, — пусть полковник полежит, а мы соберем всех, кто остался, и вернемся в город. Остался ведь еще револьвер. Надо поджечь библиотеку.

— Она уже, наверное, под водой, — безнадежно сказал Фарфуркис.

— Нет, — сказал Лавр Федотович, — Если мы еще на что-нибудь способны, надо ставить бредень.

— Не сходите с ума, — сказал полковник. — Отдохните еще минут пять и бегите дальше, а меня оставьте. А лучше пристрелите.

— Всего один патрон остался, — виновато сказал Хлебоедов.

— Тогда просто оставьте. Вы мне надоели. Я хочу один.

Фарфуркис вдруг опустил руки и с изумленным видом огляделся.

— Слушайте, — сказал он капризно. — Куда мы опять заехали? Суббота ведь сегодня.

— Грррм, — сказал Лавр Федотович. — Товарищ Хлебоедов, распорядитесь.

Хлебоедов тотчас вскочил и, зацепившись о натянутую веревку, прямо в сапогах влез в палатку.

— Все готово, Лавр Федотович! — бодро сообщил он оттуда. — Я уже распорядился. Четыре одеял верблюжьих и две подушки походных. Можно отдыхать.

— Народ… — сказал Лавр Федотович, величественно поднимаясь. — Народ имеет право на отдых. Товарищ Фарфуркис, назначаю вас дежурным по лагерю. Спокойной ночи, товарищи. — С этими словами, подняв в знак приветствия белую мягкую руку, он шагнул в палатку и тотчас принялся ворочаться там, как слон. Полковник уже спал, уткнувшись носом в муравейник.