От пращуров моих (Часть 1)

Верни моей маме здоровье опять,

Она исхудала, она побледнела, .....

соч.Ляли Бергольц 1920

Рабоче-Крест.Правление Удостоверение

г.Углич от Мобилизационного отдела

Уездный комиссар Берггольц Марии Тимофеевне

по военным делам в том,что ее муж Берггольц

Августа 6 дня 1920 г. Федор Христофорович состоит

N 5816 на действительной службе в

г.Углич.Ярославской Красной Армии Старшим врачом

губернии 5-го врачебного санитарного

поезда и состоит на учете

349

Круглая гербовая продовольственного отпуска в

печать РСФСР Уездном военном снабжении.

Военный комиссар /подпись/

Начальник мобилизационного

отдела /подпись/

Если исходить из сути содержания этого удостоверения, то

получается, что Федор Христофорович навещал семью и в конце

лета 1920 г. Возможно после выздоровления от последнего тифа.

Но взять семью с собой в Питер он не смог т. к. еще продолжа

лась гражданская война и он после отпуска уезжал опять на

фронт.

"Я все помню - и голод на Волге, где жили мы с мамой, и

как отец приехал с фронта, после тифа, худой и бритый.....

Сколько труда мамы чтоб не отдать нас. Отец - тиф, кон

тузия".(Из воспоминаний М.Ф. Берггольц, включенных ею в очерк

"Москва-южный город", написанный осенью 1942 г.)

По смыслу именно сюда относится следующая дневниковая

383

запись М.Т.Берггольц(полстраницы большого белого листа, про

стым карандашом):

"1920 г.

Углич

Федюк, Федюк, нет не поймешь меня ты___отчего___замирая

болью___тоскует и плачет моя___душа___ Ночь___все опять гор

ит лампадка___ Сегодня особенная непогода, ветер воет и буш

ует__ Я думаю___о тебе___и мое воображение ярко, ярко предс

тавляет тебя___ Ты___ около меня, вот я руками провожу по___

твоему лицу, вижу твои глаза и хочу видеть этот взгляд дол

го___ долго___, хочу прижаться к тебе___ и мне будет так____

спокойно___хорошо___хорошо___

Ветер___ гудит, мысли несутся, слезы льются

Федюк, мой Федька, светик моей жизни___постоянная моя мечта,

мои желания ты,...."

осень 1920 г. - Келья монастыря, куда переселились Мария Тим

офеевна с дочерьми была очень угарная и сестры в ней часто

угорали. Мать их, приходя с работы, часто заставала дочерей в

полумертвом состоянии. Подобный случай запечетлен Ольгой в

черновиках повести "Углич", впоследствии не вошедших в оконч

ательную редакцию повести. Время действия отнесено к осени в

связи с упоминанием того, что угоревших детей вынесли из ке

льи и положили на землю - мало вероятно, что их клали бы в

сугроб зимой.

"Я очнулась только на земле. Мне казалось, что все звезды

Углича осыпаются сверху, душат, мелькают перед глазами, небо

обваливается и кружится над моей головой.Рядом лежала Муська.

Ее уже рвало. Это снова был угар. Мать, побелевшая, синяя от

раннего волжского вечера, - обрадовалась.

- Я думала вы совсем.... совсем угорели, - говорила она

бессмысленно.

Пошатываясь, мы снова вернулись в нашу келью с подъемным

окошечком. Угар уже вышел, снова сизоватый холод обнаруживал

дыхание человека.

- Я пойду к (игуменье) настоятельнице, - решительно ска

зала мать.

- Мама, и я с тобой, - попросилась я.

- Пожалуй, пойдем.

Мы долго ждали в приемной матери-настоятельницы. Она бы

ла устлана толстыми коврами, уставлена толстой мебелью.Нежное

душистое тепло распологалось в покоях. Открылась дверь, я жа

дно глянула туда: сотни разноцветных лампад, позолота киотов,

блеснули оттуда, как радуга.- "Как во дворце!" со страхом по

думала я.

Настоятельница вышла из дворца огромная, здоровая, я еле

доходила до середины ее живота.

Мать, торопясь и захлебываясь, рассказала, что дети уго

384

рают, что келья угарная, что не может ли матушка отвести нам

келью посуше.

- Вы бы постыдились, милая, так просить, - кротко ответ

ила матушка. - Большевики и так отняли у Святого монастыря

три корпуса. И вы с ними!.. Это все, что кругом - божье.

Угар, теплота покоев мутили меня:

- А мы-то не божьи? - грубо и хрипло спросила я.

Матушка не ответила. Еще раз мелькнула...."

(следующая страница не сохранилась)

В повести "Углич" от этого эпизода остался один абзац(С.

С., т.1, 1988г. с.237)

"Бурые листья монастырского двора сочились влагой, и дол

го оставался в них след ступни наполняясь водой....

Келья наша была угарная, сырая, мы угорали почти каждый

день, и мать, приходя вечером с работы, вытаскивала нас полу

обмерших во двор, отпаивала, откачивала,капая нам в рот едки

ми слезами.

Монашки тихо воровали у нас дрова, без конца приходили

вкрадчиво просить соли взаймы, и мать и мы не могли отказать

им в этом.

Густые голоса заутренних звонниц будили нас до зари. Пе

тухи, которых разводили верхние жильцы, пели как в евангелии.

С зари они стучали в потолок, сверху, крепкими лапами и клюв

ами, они стучали нам прямо в головы, еще звеневшие угаром.

Мы позеленели, стали злыми.

Мать меняла на муку и мясо все, что можно было обменять.

Приходили крестьянки....

Мать раскладывала перед ними дореволюционные юбки с вол

анами и оборками, нижние фланелевые в павлиньих глазах, кофты

с рукавами, выпиравшими на плечах фонариками.

Крестьянки мяли материю.... и предлагали за нее горсточ

ку муки или гречихи.

Юбки исчезали, кофты тоже. Мы съели воротник маминой шу

бы, съели ее привязную косу, съели, наконец, Мусиного Мишку,