От рассвета до полудня [повести и рассказы]

Мужичонка косится на бутылку, лицо его сейчас же выражает умиление.

— Батюшки, пресвятая богородица, помилуй мя, боже, — восклицает он. — Тара из-под московской особой, а внутри святая водица из Троице-Сергиевской лавры.

— Больно глазастый, — говорит старуха. — Не провидец ли?

— Угадал? Зачем водица?

— Она от почек мне хорошо помогает.

— Простая колодезная водица?

— Во что веришь, то и помогает, милый.

— А я так ни во что не верю, — хорохорится мужичонка.

— И ничто тебе не поможет.

Это вещие слова. Мужичонке давно уже нет никакой помощи от окружающей его жизни. Да он в ней даже и не существует, он просто-напросто, бестолково пыжась, неприкаянно болтается в ней, словно в проруби. Болтается и с утра до вечера ну себе хорохорится.

— И не надо, я человек простой, — беспечно отвечает он старухе. — Я сейчас, если ты хочешь знать, в командировку еду. Я часто в командировки езжу. Почаще послов и всяких дипломатов. То туда, то сюда, прямо спасу нет. Только успевай поворачиваться. Не вру, у кого хочешь спроси. Побуду один день дома, сейчас же — дверь на замок и качу в командировку. Радио слушаешь? — вдруг спрашивает он старуху.

— Ну! — говорит старуха. И по этому самодовольному, восторженному восклицанию ее всем становится ясно, что она не только радио слушает, но и возле телевизора горазда часами стулья просиживать.

— А я очень тоже люблю радио слушать. Хлебом не корми. Особенно ночью. Би-би-си, "Голос Америки", — бахвалится мужичонка. — Когда не спится, сейчас включаю приемник — трык! — и пошла писать, что где случилось-произошло, кто на кого напал, кто кого обозвал. Сейчас же мне все известно как на духу.

— Врут небось как сивые мерины, — говорит старуха.

— Как на ладони выкладывают, что и где. Когда не спится, я сейчас же руку протяну — трык! — и слушаю. Мне что! Живу один, никого на свете. Дом у меня большой, справный, теплый и под шифером. У меня все постройки под шифером: и двор, и погребушка — все как есть под шифером. Сейчас проснусь, послушаю, когда не спится, и все дела знаю.

— Вранье и сплетни, — говорит старуха.

— Не скажи. Например, сообщают: так и так, то да сё. Все знаю. Осведомлен. Прихожу к зятю. У меня зять майор. Так и так, говорю, Сапелкин. А он говорит: "Не знаю, не читал, ерунда". Вот как! Майор, большой чин, а еще не читал. И тут я ему все выкладываю.

— Сплетни все, — говорит старуха.

Какие такие сплетни? Я один живу, дом большой, приволье. Хочешь — середь ночи радио на всю катушку запускай, так что соседские собаки с перепугу начи-нают почем зря брехать, хочешь — спи себе на здоровье. Поспишь, дом на замок — и в командировку, дня на три, а то и на все четыре. А вы кто такие будете? — вдруг обращается он к бабенкам. — Откуда такие?

— Рязанские. В гости приезжали, — говорит та, что с оранжевой головой.

— Мужья небось дома заждавшись, а вы по гостям шастаете?

— А у ней нет мужа, — смеясь, говорит желтоголовая.

— Нету? Тогда выходи за меня замуж. Обеспечу, как царицу. Очень даже просто. Ты мне сразу приглянулась. А я человек тверезый, тихий, одинокий-холостой. Хоть кого спроси. Никого у меня нет во всем белом свете.

— А зять-то, — говорит старуха.

— А что зять? Зять у меня майор. Они со второй моей дочкой на соседней улице квартируют совершенно отдельно и никак меня не касаются.

— А говорил, никого нету, — смеется старуха. — А, батюшки!

— Как это нету? Третья дочка в Москве, тоже замужем, первая, опять же замужем, в Уркуте живет. Знаешь такой город — Уркуту?

— И жена еще небось есть, — говорит старуха.

— Иго! — восклицает мужичонка. — Иго! Россия двести лет татарское иго терпела, а я тридцати не вытерпел, и она, башкирка, ушла от меня, в Уркуту уехала. Плюнула на все хозяйство и уехала к старшей дочке в Уркуту. У кого хошь спроси, не вру. — Он некоторое время умильно смотрит на бабенку в оранжевом платке. — Так ты выходи за меня замуж, а? Чего тебе одной, а я тебя, как царицу, обеспечу, дом у меня большой, все пристройки как есть под шифером, сад-огород. А я в командировках мотаю то туда, то сюда, не на кого дом оставить. Сиди себе отдыхай, семечки поплевывай.

— Стало быть, она тебе вроде собаки нужна — дом сторожить? — говорит та, что в желтом платке. — Хорош женишок выискался. — И, сказав это, высокомерно поджимает губы.

— Дом он и неогороженный простоит сто лет, — ничуть не обидясь, говорит мужичонка. — А мне одному — благодать святого духа! Пришел, что хошь, то и вытворяй. И никто слова сказать не посмеет. Некому. А у меня все есть. Дом большой, ужас как теплый, деньги тоже водятся. Вчера получил аванс сорок пять рублей. Тридцать дома оставил, пятнадцать с собой в командировку взял. — Он на мгновение задумывается, многозначительно уставясь в потолок. — Нет, вру. Не пятнадцать, а десять. Вчерась, домой ехавши, пол-литра купил и колбасы. Один, чего мне. Сам себе хозяин, благодать. Пришел домой, выпил стакан, задумался об жизни, и так мне тепло стало от выпитого, что печь даже не стал топить и уснул. Вот у меня какой теплый дом. Так что ж, поладим, а? — обращается он к оранжевой бабенке.