От рассвета до полудня [повести и рассказы]

Мишка, мгновенно посерьезнев, поглядел на деда честными круглыми глазами и сказал:

— А ты почему не следил за мной?

Дед только развел руками и едва скрыл улыбку.

— Размахался, как Хлестаков.

Мишкины глаза округлились еще больше. И вдруг его охватил неудержимый хохот.

— Как кто, дед?

— Как Хлестаков.

— Какой Хлестаков?

— Иван Александрович.

— Хлестаков?

— Да.

И опять хохот.

— Я как кто, дед?

— Как Хлестаков.

— Какой Хлестаков? — А сам так хохочет, что слезы текут из глаз. — Хлестаков?

И так он целый час не мог успокоиться, очень уж показалось ему удивительным и смешным все это.

А когда стало вечереть, они пошли с дедом на станцию встречать родителей. Сперва шли по Добролюбовской, потом — по Кооперативной, потом свернули на Почтовую.

А вот и станция: две высокие платформы с перилами, переезд, будка сторожа. Встали возле будки, ждут. Пришел из Москвы один поезд, второй, люди выталкиваются из вагонов, спешат к своим домам, расходятся в разные стороны, а родителей все нет. Потянул холод-ный ветер, подняли Мишке воротник. Стоит, с надеждой всматривается в каждого прохожего.

Мимо, взвихрив снежную пыль, грохоча, проходит большой товарный состав. Мелькают платформы, высоко нагруженные бревнами, тесом, рудничной стойкой, горбылем. Дед видит, что Мишка, провожая их глазами, что-то говорит, но что — не расслышать из-за грохота вагонных колес. Когда за поездом улеглась снежная пороша и смолк вдали его грохот, дед спросил:

— Что ты там все пытался сказать?

Мишка поднял голову, серьезно поглядел на него:

— Нам бы дровишек подбросили.

Вскоре пришел и третий московский поезд. И когда люди разошлись по своим дорогам и тропкам, дед сказал:

— Ну что же, пойдем домой.

И Мишка пошел рядом с ним, как-то не по-детски сутулясь, и за всю дорогу по сказал ни слова. Только дома, раздеваясь, спросил:

— А может, еще приедут?

Попили чаю, стали смотреть телевизор. Показывали встречу боксеров. Мишка сидел на диване, прямой, собранный, отрешенный от всего, но вдруг, после долгого молчания, спросил:

— Дед! А зачем у них на руках футбольные мячики?

— Это, брат, перчатки такие.

— У меня тоже такие?

— У тебя вязаные.

— А зачем им не дают вязаные? У них нет родителей? — И, вздохнув, с явным сожалением добавил. — А они все в трусиках, Значит, в телевизоре еще лето.

— Пойдем-ка спать, — сказал дед. — Утро вечера мудренее.

— Пойдем. Только елку зажги.

Он был согласен на все, покорно разделся и лег в постель. Залегли елочные фонарики, замерцали, засияли игрушки. Мишка лежал, укрытый одеялом до подбородка, и, не мигая, грустно смотрел на них и так и уснул со своей, быть может, впервые не высказанной, погасшей в груди радостью.

А в это время в Москве Мишкины родители собирались на новогодний бал. Папа был в белой сорочке с крахмальным воротником и в черном костюме, а мама надела черное платье с серебряными искорками и, стоя перед зеркалом, с беспокойством спрашивала, хорошо ли ей уложили в парикмахерской волосы.

Они были молоды, красивы, довольны и очень в тот вечер заняты собою.

Дважды по две копейки

И вот Мишке исполнилось шесть лет. Стало быть, с тех пор, как знакомый писатель написал про него смешной рассказ и напечатал в газете, прошло ровно три года. Этот рассказ прочли многие жители поселка, и некоторые из них даже догадались, про кого он написан, и, увидев Мишку на улице, говорили: "А это наш Мишка". Так Мишка на некоторое время стал тогда достопримечательностью большого рабочего поселка. Но скоро все это кончилось из-за собаки и школьников. Дело в том, что вместе с Мишкой выходил гулять за калитку черный пудель Джим. Пудель был лохмат, бесхвост и за кусок сахара мог служить, лежать на спине и показывать другие собачьи фокусы, и школьники, проходя толпой, тормоша доброго пса, восторженно кричали: "Мишка, Мишка!", думая, что это и есть поселковая знаменитость. Настоящий Мишка стоял в стороне и, склонив набок голову, ухмылялся во весь рот.

За эти три года Мишка вырос, научился драться "на бокс", играть в футбол, хотя лицом по-прежнему оставался наивно-добродушен и щеки его на морозе вспыхивали так, словно их кто зажигалка когда Мишка что-нибудь обдумывал, карие глаза его, как и раньше, сосредоточенно округлялись.

А обдумывать теперь приходилось многое. Почему, например, ящик у грузового автомобиля называется кузовом, а не грузовом? Ведь всем же ясно, что в этих ящиках перевозят грузы, а не кузы. И вообще, что это такое — кузы? И почему людей, ездящих с товарами в этих автомобильных ящиках, называют все-таки грузчиками, а не кузчиками, хотя называют тоже неправильно. Если уж по-настоящему, то их надо было бы называть погрузчиками.