От рассвета до полудня [повести и рассказы]

Где и когда он это слышал? Кто это сказал? Кто говорил такие слова? Сейчас это кто-то сказал ему на ухо или давно, но вчера или позавчера? Но надо совсем не так! Надо чтобы сперва человеки сияли шубы, а потом чтобы наступила весна. Если человеки наденут шубы, наступит зима, если человеки снимут шубы, наступит весна. Бабушка надела ватник, и сразу наступила зима. Он это сам видел. Пришла бабушка утром, одетая и ватник, закутанная пуховым платком, и сказала:

— Ну, Мишенька, вставай, просыпайся, посмотри, сколько снегу во дворе.

Он подбежал к окну и даже онемел от изумления, столько в самом деле было понасыпано всюду снега: и на земле, и на крыше сарая, и на яблоневых ветках, и на кустах. И везде он был мохнатый, пушистый и такой белоснежный, что даже внутри дома от его ровного тихого холодного сияния все как есть посветлело и словно бы обновилось.

Вот так и пришла зима: сперва Мишкина бабушка надела ватник, валенки, покрыла голову теплым платком, походила в этом одеянии по мерзлой земле, а после этого и зима со своим снегом пожаловала.

Но, быть может, все-таки наоборот? Сперва пришла зима, застыли реки, а уж потом, как следует озябнув, надели шубы человеки?

Мишка думал-думал, где тут правда, как тут быть, так крепко, сильно думал, что даже в голове что-то начало потрескивать. Так, ничего и не придумав, он пошел к деду, чтобы сообща с ним разобраться, что к чему и как тут по-правдашнему должно быть. Кто на самом деле пришел первый, а кто потом.

Он ввалился в дом пропахший морозом, в сдвинутой на затылок ушанке, в запыленной снегом шубенке, шлёпнул по столу перед дедовым носом пачкой свежих газет и заспешил, заторопился:

— Дед, дед, дед! Пришла зима, застыли реки, надели шубы человеки…

— Что, что? — не понял дед.

— Пришла весна, открылись реки, и сняли шубы человеки, — продолжал Мишка.

— Человеки? — спросил дед.

— Да, человеки, — подтвердил Мишка.

— Кто же это сочинил?

— Само. Я мел-мел, а потом — раз! — и что-то такое само заговорило во мне, как патефон.

— В поэзию, значит, занесло тебя, сердешного, с трудов-то праведных?

— Ага, — согласился Мишка. — Ты, дед, скажи: пришла зима и человеки надели шубы или как?

— Правильно, солидно. Озябли — и сейчас же шубы на себя. Потеплело — шубы-шапки долой. Все правильно.

— А не наоборот?

— Ни в коем случае. Зачем же. Зачем же, сам посуди, человекам зря париться? Ты видал кого-нибудь посреди лета в меховой шубе?

— Видал, — сказал Мишка.

— Кого?

— Серенину да Санину бабушку. Ты сам ее тоже видел.

— Это верно, — согласился дед, вспомнив, как восьмидесятисемилетняя, совсем потерявшая разум старуха, в валенках, в меховой дохе, обмотав шалью голову, стояла июльским жарким днем посреди улицы и по дряблым щекам ее текли горькие слезы. Напротив старухи стояли Мишка с Саней, почти трусиках, загорелые, крепкие, и с любопытством смотрели на нее.

"Кто тебя, бабка, обидел? — спросил Мишкин дед, выйдя за калитку. — Что ты ревешь?"

"Как жа-а… — захныкала бабка. — Дашка с девчонками в кино ушли, а меня не взяли".

"Безобразие! — гневно вскричал Мишкин дед. — Да как они посмели! Да пусть они только появятся, мы их живо призовем к порядку, узнают они; как без бабки в кино ходить! Да мы их…"

"Вот-вот, давно бы их так-то попужать, — сказала Санина бабушка, по-детски, ладонями, смахивая с морщинистых щек слезы. — А то говорят, куда ты в валенках попрешься?"

"Не реви, сделай милость, — попросил Мишкин дед. — Ребятишек даже напугала. Страх какой".

Санина бабушка постояла, всхлипнула разок и пошла домой восвояси.

Теперь, вспомнив эту историю, дед сказал:

— Так ведь Сапина бабушка совсем старенькая, долгую жизнь прожила, все позабыла. Понял?

— Понял, — сказал Мишка.

— А теперь иди, не мешай мне. А то вы со своей бабушкой что-то сегодня с самого утра всякие беседы заводите со мной, делом заниматься мешаете.

— Понял, — очень серьезно сказал Мишка, а на самом деле еще больше запутался в этой сложной истории с шубами, человеками, с соседской зареванной старушкой в валенках на жаркой пыльной улице. Так запутался, что в голове его опять начало что-то вроде бы потрескивать, и он скорее пошел во двор.

И только он вышел на крыльцо, только поглядел, сощурясь, на засыпанную снегом крышу соседнего дома, над которой почти недвижимо стоял, прилепясь к трубе, сизо-лиловый султан печного дыма, только хотел перевести глаза еще и на солнце, на синее небо, как почувствовал, что во дворе вроде бы чего-то не хватает. Он сперва никак не мог понять чего. Все вроде было на месте: сарай, метла, забор, дорожка, но чего-то все-таки не хватало. Чего же?

Не хватало Джима. Черного фокусника — пуделя Джима, верного, бескорыстного Мишкиного друга. Он еще недавно сидел на разметенной Мишкою дорожке и, должно быть, восхищался Мишкиной работой, как тот ловко расправляется со снежным заносом.

— Ух! Ух!

А матушка-метла так и летает направо-налево.

Очень, должно быть, нравилось Джиму глядеть, как славно и самозабвенно работает его друг, потому что, любуясь Мишкиными делами, пес как знаток склонял голову и направо и налево и даже несколько раз весело поощряюще тявкнул.