От рассвета до полудня [повести и рассказы]

— У человека, посвящающего себя духовному сану, не может быть клички.

— А у него есть. Бандит он. Бандит с большой дороги, вот он кто, семинарист ваш. Вы в своем доме бандита укрывали.

— Друг мой, — сказал ксендз, с укором и огорчением поглядев на Шпака, словно на мальчишку, которому надо терпеливо разъяснять самые простые, непогрешимые истины. — В этом доме я укрывал вас. Но я не знаю, что мой практикант есть бандит. Хотя, если бы я знал, что человек подвергается такой большой опасности, какая грозила тогда вам…

— Это как же понимать? — с изумлением воззрился на него Терентий Федорович. — И вашим, и нашим, что ли?

— Нет, нет, нет, — запротестовал Беляускас. — Вы мне не дали сказать, я сбился. Но только богу. Никакой политики. Для меня нет никаких ваших, никаких наших. Бог дал человеку жизнь, и моя обязанность сохранить эту жизнь для бога. Что может быть значительнее и почетнее такой гуманной миссии?

— Гуманной? — вскричал Терентий Федорович, опять потеряв власть над собой. — Вы говорите: гуманность? А когда этот бандит сжигает дотла хутор старика Гладявичуса, убивает на дороге библиотекаршу, совсем почти девчонку, мергяйте, — это тоже гуманность?

— Видит бог. — Тут ксендз поглядел на потолок. — Видит бог, я осуждаю зверства тех лесных людей.

— Ага, осуждаете! — обрадованно воскликнул Шпак. — А он в это время преспокойно живет в вашем доме и в ус не дует. Плевать он хотел на ваши осуждения. Как это понимать? А вы сейчас, случаем, не прячете его от меня? В алтаре, предположим? Там есть где спрятаться.

— Я сказал — он уехал. Его нет. И я не верю, что вы сказали здесь. Церковь была и есть далеко от политики.

— Насчет политики вы мне не загибайте. Тот, кто служит богу на земле, он на земле и живет, а не на небе, в облаках, как говорится, витает. А там, где люди, там всегда политика. Только политики бывают разные. Одно дело, когда ты вместе с народом, другое, если против.

— Когда вернется мой практикант от своей матушки, вы сможете поговорить с ним по всем интересующим вас вопросам.

— Вернется, как же! — вскричал Шпак и, сложив кукиш, показал его священнику: — На-ка, выкуси, чтобы он вернулся теперь. Дурака какого нашел. Ну, да некогда мне дискутировать сейчас. Я могу верить вашему слову, что его ни в доме, ни в костеле нет?

— Он уехал к больной матушке, — упрямо, уж в который раз с достоинством повторил священник.

— А где живет его матушка? — поинтересовался Шпак.

— О, это очень далеко. Надо ехать до Каунаса, потом на Мариамполь.

— Он уехал сегодня?

— Может быть, какой час назад. Подождите, мы сейчас будем обедать и можем поговорить еще, как всегда дружно…

— Нет, покорно благодарю. — Шпак поднялся. — Я уже пообедал у своего начальника и теперь спешу по делам. Спасибо. Всего хорошего. — Ом был предельно вежлив и, откозыряв, не спеша, чтобы не подать вида, что его трясет от злости, вышел из дома священника, решив никогда уж больше не заходить в этот дом.