От рассвета до полудня [повести и рассказы]

— Комсомольцев там пока еще нет. Ты будешь первая, — бодро ответил Алеша Клебанов, но, увидев изумление на лице девушки, поспешил утешить: — Это как раз то, что требуется для человека, прочно, твердо, самостоятельно стоящего на собственных ногах, не правда ли? Создать заводскую комсомольскую организацию. Это ведь не на готовенькое пожаловать. — Он не давал Вике опомниться, прийти в себя и атаковал, атаковал: — На готовеньком каждый может справиться, если уж не улучшить, то хотя бы не испортить того, что придумано и начато твоими предшественниками. А вот попробовать, как говорят, на голом месте не каждый сможет, не каждому удается.

— Нет, нет, нет, — сказала Вика. — Это дело не пойдет.

— Да я не неволю. — Алеша Клебанов даже поднял на уровень лица левую руку, как бы сдаваясь, капитулируя. Он даже изобразил на лице виноватую, укоряющую улыбку: как же, мол, ты, милая девочка, могла подумать обо мне так дурно. — Не неволю, — повторил он. — Я только рассуждаю о возможностях и способностях тех или иных людей. Ты меня понимаешь? Одному нужны няньки-сиделки, а другому они как раз помеха, он при них скован по рукам и ногам. Одному нужно все готовенькое в самом лучшем виде, как знаменитому гоголевскому Пацюку, а другому все это претит, ему подавай широкое поле деятельности, простор, размах — вот я о чем говорю. Но ты подумай хорошенько, я тебя не неволю, не тороплю. Ты делай как знаешь, я сам не люблю сплеча рубить. Это дрова сплеча хорошо колоть, а в нашем с тобой деле, в нашей комсомольской работе это не годится, таких дров можно наломать, что только ахнешь! Нет, ты подумай, подумай, я не тороплю, я как раз уважаю таких, думающих, но я сразу увидел в тебе черты смелой самостоятельности, решительности, и когда ты сейчас задумалась, не ответила сразу на мое предложение…

Он говорил, а сам зорко и цепко поглядывал на нее. И ждал. Он уже заметил, как изумление исчезло с ее лица и она принялась охорашиваться и хорохориться.

А в Вике действительно назревали перемены. Слушая полную предупредительности и внимания речь этого доброго Алеши, она почувствовала, что ее вновь начал одолевать соблазн первооткрывателя. В ушах вновь загудели победные фанфары. Героические идеи стали шумно наполнять голову.

— Ну так как? — спросил комсорг, в одно мгновение прервав разъяснительную речь, стоило только ему увидеть, что девчушка совсем расхорохорилась и, опять поверив в свои исключительные организаторские способности, готова лезть и в огонь, и в воду, и в пекло к черту, и к быку на рога. — Согласна на мехзавод?

— Согласна, — сказала Вика дрогнувшим от счастливого сознания собственного самопожертвования голосом.

— Вот и хорошо, не будем откладывать.

Алеша поднялся, прошел к столу, написал записку и протянул ее Вике:

— Иди оформляйся. Третья комната налево. И — на завод. Оглядись, осмотрись и приступай. Если что надо, звони, заходи в любое время дня и ночи. Ну, — и протянул ей руку, — дай пожму твою лапу. Ни пуха тебе, ни пера.

Она подхватила чемоданчик, пальтишко и с бодрым, радостным чувством покинула кабинет Алеши Клебанова. Но стоило ей очутиться в длинном: и узком полутемном коридоре барака с дверями по правую и левую сторону и широким окном на торце, как все эти радостные чувства вдруг покинули ее. Она прислонилась к стене и с ужасом ахнула. Только тут она поняла, на что согласилась: быть комсоргом несуществующей организации. Бог ты мой! И уж больше не слышались победные звуки фанфар, все поблекло и померкло перед ее взором.

— Мама, милая! — воскликнула она со слезами. — Что я наделала!

"Кому ты там нужна? — пронесся в ее голове мамин голос. — Тебя прогонят через неделю. Сумасбродная девчонка!"

— Так оно и будет… Так оно и будет, — шептала Вика, продолжая глядеть все в одну и ту же точку, и горькие слезы уже безостановочно катились из ее глаз. — Прогонят через неделю… Пока не поздно, надо отказаться, сказать, что я не могу так, что у меня ничего не выйдет. Но что же мне тогда делать? Возвращаться домой, к маме?

"Люди по жизни ходят всяко, милая девушка, — услышала она голос доброго солдата. — Иные идут, словно по стерне босиком… По стерне, конечно, тоже можно ходить приноровись…"

— По стерне, приноровись… по стерне, приноровись, — плача, шептала она и вспомнила, как в легоньком платьице шла однажды босая по сжатому степному широкому полю и как больно было сперва, даже коленки подгибались, а потом сделалось легче, она приноровилась, стала скользить, не отрывая ног от земли, и стерня уж больше не кололась, а лишь щекотала.

Она поставила у ног чемоданчик, кинула на него пальтишко, облегченно вздохнула, вытерла ладонями слезы, благо в коридоре никто еще не появлялся и не видел, как она плачет.

Появился сам Клебанов. Он широко распахнул дверь, увидел Вику, поднимавшую с пола чемодан, и удивился:

— Ты чего тут стоишь?

— Собираюсь с мыслями, — дерзко сказала она. — Вспомнила, как надо ходить по стерне босиком. Ты пробовал?

— Нет, не приходилось.

— Попробуй обязательно, — загадочно сказала она и пошла вдоль коридора.