От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера

Сеги видел опасность, но был оптимистом. «Если нас побьют, они тоже будут разбиты вместе с нами; предавать слишком поздно. В случае победы мы, а не они, станем хозяевами положения». Сальвадор Сеги вдохновил меня на создание образа Дарио в моем достаточно автобиографическом романе «Рождение нашей силы». Рабочий, одетый как представитель своего класса после работы, надвинутая на лоб кепка, расстегнутый ворот рубашки под дешевым галстуком; высокий, хорошо сложенный, круглая голова, неправильные черты лица, большие лукавые глаза под пушистыми ресницами, обыкновенная, но полная обаяния внешность и во всем существе умная, цепкая, неиссякаемая энергия, лишенная малейшей аффектации. Свой дар великого организатора он отдал испанскому рабочему движению. Не анархист, хотя и сторонник либертарных идей, он смеялся над фразами о «гармоничной жизни под солнцем свободы», «расцвете каждой личности», «будущем обществе», ставя насущные требования в сфере зарплаты, условий труда, жилья, революционной власти. И в этом была его драма: он не мог себе позволить открыто поставить главный вопрос, вопрос о власти, более того, я уверен, что мы с ним были единственными, кто затрагивал его с глазу на глаз. Он утверждал, что «мы можем захватить город», а я спрашивал его: «Как им управлять?» Перед нами не было иного примера, кроме Парижской Коммуны, и при ближайшем изучении он отнюдь не вдохновлял: нерешительность, разногласия, пустословие, соперничество заурядных личностей… Коммуна, как позднее и испанская революция, дала тысячи героев, сотни мучеников, но у нее не было «головы». Я много думал об этом, мне казалось, нас ждет барселонская Коммуна. Полные энергии массы, движимые каким — то неопределенным идеализмом, множество хороших рядовых активистов — и отсутствие «головы», «кроме твоей, Сальвадор, а это весьма ненадежно — иметь одну голову», она также, впрочем, была не очень уверена в себе и в том, что за ней последуют. Анархисты не желали слышать о взятии власти, отказывались признать, что если бы комитет Obrero победил, то на следующий день он стал бы правительством Каталонии. Сеги видел это, но, чтобы не разжигать идейный конфликт, который бы изолировал его, не осмеливался говорить об этом. Можно сказать, мы шли в бой в потемках.

Энтузиазм и силы росли, подготовка велась практически в открытую. К середине июля отряды активистов в синих рабочих блузах, с браунингами в руках патрулировали город. Я участвовал в этих патрулях, мы встречали Guardia civil[1-71], бородачей в черных треуголках; они знали, что мы — завтрашние повстанцы, но получили приказ не ввязываться в схватку. Власти потеряли голову или верно рассчитывали на непоследовательность каталонских парламентариев. Однажды дом на calle de las Egipciacas[2-71], где я находился вместе с Сеги, был окружен черными треуголками. Мы помогли Сеги бежать по крышам. Я был арестован, провел мучительные три часа в крошечной камере полицейского участка, выкрашенной красной охрой. Я слышал рев возмущения на соседней rambla, он был столь силен, что любезный пожилой офицер, извинившись, освободил меня. Следящие за нами агенты, изображавшие обывателей и такие жалкие в штатском, заверяли нас в своей симпатии, извинялись, давая понять, что занимаются таким делом, чтобы прокормить детей.

Я сомневался в победе, но рад был сражаться во имя счастливого будущего. Позднее в «Размышлениях о победе» я писал: