От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера

«Очень возможно, Дарио, в конце всей этой истории нас расстреляют. Я сомневаюсь в сегодняшнем дне и в нас. Вчера ты таскал грузы в порту. Согнувшись под своей ношей, ты осторожно ступал по шатким доскам, соединяющим набережную и палубу грузового судна. Я же носил цепи. Литературное выражение, Дарио, нынче носят не цепи — регистрационные номера, но это не легче. Наш старый Рибас из Комитета торговал пристежными воротничками в Валенсии. Портес убивал дни на перемалывание щебня в дробилках или сверление стальных шестерен. Что делал Миро со своей кошачьей ловкостью и силой? Смазывал машины в подвале Грасии. Говоря по правде, мы рабы. Захватим мы этот город, но погляди на него, как он великолепен, посмотри на этот свет, на огни, послушай его чудные звуки — авто, трамваи, музыка, голоса, пение птиц и шум шагов, неуловимое шуршание ткани, шелков — разве можно взять этот город в наши руки? Смейся, смейся, Дарио, но я тебе прямо скажу… Ты разведешь большими, крепкими волосатыми руками: «Я чувствую, что способен взять все. Все». Так мы чувствуем себя бессмертными до того момента, пока не перестанем чувствовать вообще ничего. И когда наша капелька вернется в океан, жизнь будет продолжаться. Я разделяю твою веру. Завтрашний день будет великим. Мы не напрасно готовили это восстание. Город будет взят, если не нашими руками, то похожими, но более сильными — быть может, ставшими тверже благодаря самой нашей слабости. Если мы потерпим поражение, другие люди, бесконечно иные и бесконечно похожие на нас, придут в такой же вечер через десять, двадцать лет (года не имеют значения) на эту rambla, обдумывая нечто подобное; быть может, они вспомнят о пролитой нами крови. Я будто вижу их и знаю, что им тоже придется проливать кровь. Но они возьмут город»[1-72].

Я оказался прав. Эти другие захватили город 19 июля 1936 года. Их звали Аскасо, Дурутти, Жерминаль Видаль, НКТ, ФАИ, ПОУМ…[1-73] Но 19 июля 1917 года мы были побеждены почти без боя, в последнюю минуту струсили каталонские парламентарии. День был солнечный, наполненный криками, мельтешением толпы, уличной беготней, а тем временем черные треуголки медленно и без особого рвения теснили и преследовали нас. Они боялись. Комитет Obrero дал сигнал к отступлению. К полудню я оказался в толпе рабочих в узком зале Конде дель Асальто. Мы ждали указаний. Guardia civil с ружьями наперевес неожиданно появилась со стороны бульвара и начала медленно оттеснять нас. Маленький желтолицый офицер кричал, что прикажет стрелять, если мы не разойдемся. Но мы не имели ни малейшего желания расходиться, к тому же позади нас тоже была толпа. Между нами и этой стеной людей в черном, целящихся из карабинов, образовалось пустое пространство. В эту пустоту неожиданно бросился молодой человек в сером костюме, размахивающий завернутой в газету бомбой. Он кричал: «Я — свободный человек! Сукины дети!» Я метнулся к нему и схватил его за руку: «Ты с ума сошел! Провоцируешь ненужное кровопролитие». Схватка была недолгой. Войска оставались неподвижными, колебались, нас окружили и увлекли за собой товарищи… Раздались одиночные выстрелы. В подворотне молодой человек, так и не унявший нервную дрожь, вытирал лоб рукавом. «Ты русский, да? К счастью, я тебя вовремя узнал…» Вечером вернулся падающий от усталости Сеги. «Какие трусы, какие подлецы!» — шептал он. Больше я его не видел; он скрылся, чтобы готовить августовское восстание. В 1921 году в Петрограде я получил письмо, в котором он сообщал, что вскоре приедет в Россию. После ссылки на Минорку он стал настоящим трибуном Барселоны. В начале 1921 года его убили на улице pistoleros[2-73] «Свободного союза» предпринимателей.

В результате августовского восстания 1917 года в Барселоне погибло несколько десятков людей с той и другой стороны. Борьба угасла, однако движение рабочего класса не остановилось. Мой путь лежал в Россию. Поражение 19 июля сделало решение окончательным, я больше не надеялся на победу здесь и устал от дискуссий с активистами, которые зачастую казались мне большими детьми. Российский генеральный консул в Барселоне, князь К., принял меня, как только ему сообщили мое имя: «Чем могу быть вам полезен?» Этот господин только что заявил о своей лояльности петроградскому Временному правительству. Раньше я его немного опасался, так как он попросил губернатора арестовать тех русских изгнанников, о чьем присутствии в Барселоне ему стало известно. Теперь он рассыпался в любезностях. Я лишь попросил его о мобилизационном листке, чтобы поступить на военную службу в свободной России. «С великим удовольствием! Немедленно! Вам нужны деньги?» Я здорово нуждался, но взять их из его рук! «Нет». Мы понимали друг друга с полуслова.