От самого темного сердца

– Восемнадцать, – поправляю я. – Откуда ты знаешь?

– Мои адвокаты хоть на что-то способны… Что произошло?

Не хочу рассказывать. Смерть мамы – последнее, что я готова с ним обсуждать, учитывая, что это он ее довел. Вспоминаю, что мне тоже от него кое-что нужно, и решаюсь поделиться, хотя бы сделать вид.

– Сердце, – вру я.

Необязательно ему знать правду. Иногда даже я сомневаюсь в том, что сделала, какую черту пересекла.

Я не рассказываю, что все еще беседую с ней каждый день, слышу в голове ее голос. Говорю с ней о том, о чем не успела поговорить при жизни. Она всегда со мной, как призрак. В моих видениях мама рассматривает старые фотографии, пьет джин и глотает таблетки. Я не рассказываю Мэтти, что все отдала бы, чтобы вернуть ее такой, какой она была до его появления.

Мама изменилась, когда его встретила. Он делал ее счастливой, как не удавалось мне, – и он же сломил ее, чего я никогда бы не сделала. Она была мне очень нужна, но она больше не нуждалась во мне.

«Мы как Бонни и Клайд», – говорила мама. И я не могла не отметить про себя, что Бонни и Клайд – это пара, и третий – лишний.

– Сердце? – переспрашивает Мэтти. – Правда? – Знает, что я лгу.

Я верчусь на стуле, в горле пересохло; пытаюсь сглотнуть и захожусь кашлем.

– Воды? – спрашивает Мэтти, хотя предложить ему нечего.

Снова игры. Вечные игры.

Хочу напомнить, что тороплюсь. Можно выдумать, что меня дома ждет мужчина. Или дети. Мэтти успевает первым:

– Не буду тебя задерживать. У тебя наверняка много дел… Решил, что пора тебе все узнать, пока не поздно.

Меня словно бьет током. Зажимаю свободную руку коленями, чтобы не так дрожала.

– Пора узнать о чем?

Он откидывается на спинку, закидывает голень на колено. Так любил сидеть мой дедушка.

– О скелетах в шкафу. – На его губах блуждает улыбка.

Глава 63

Все замирает. В воздухе слышен электрический треск, мое дыхание, мое сердце, мой пульс.

– Ты о…

– Пора тебе узнать, – повторяет Мэтти.

Он явно наслаждается происходящим, а я думаю только об одном: Мэтти Мелгрен заслуженно провел последние двадцать лет в тюрьме. Зря я себя мучила. Я все правильно сделала.

Мне нужно больше. Почему он убивал? Почему не тронул нас? Мы нужны были ему только как прикрытие? Или он искренне любил маму и меня?

Неужели каждый раз, когда Мэтти не приходил к нам, он шел убивать? Чем он был занят в тот день, когда мне вручали грамоту? Что он праздновал, когда принес шампанское?

Он был мне как отец, а я? Была я ему как дочь? Кем он меня считал?

Мне нужны даты и детали. Я должна его понять.

Боюсь нарушить молчание, разрушить магию, спугнуть его. И все же что-то меня тревожит, как застрявшее между зубами зернышко.

– Почему сейчас?

Меня не убедило объяснение о том, что ему недолго осталось. Оно подразумевает сострадание, на которое Мэтти не способен.

– Говорил со священником, – поясняет Мэтти.

Вскидываю бровь. Так я и поверила… Но ничего не говорю, чтобы не провоцировать.

– Наверное, ты подозревала…

Я качаю головой:

– Нет, только когда…

Он фыркает. Глаза полузакрыты.

– Я и сейчас не могу поверить. То есть… после всего, что…

Осознание наваливается, давит на грудь. Он всегда знал. Поэтому позвал меня сейчас? Чтобы отомстить мне?

– Я долго не мог поверить, – говорит Мэтти. – У меня оставались сомнения, но все логично. Темная сторона. Злое начало. Еще сыграл инстинкт самосохранения.

У меня горят щеки, в голове проносятся картины из нашего общего прошлого. Я действительно радовалась, когда обидела Салли Снайдерс, и поделилась этим секретом только с ним. Все мои колкости про Деса, как я была с ним жестока. И с мамой… Нет, он не знает, но мог догадываться…

Я говорю себе, что сделала это ради нее, и тут же голос в моей голове шепчет: «Все равно сделала».

Мэтти что-то говорит, и я заставляю себя сосредоточиться. Мы разговариваем в последний раз. Я не должна пропустить ни слова.

– …в душе меня ненавидела. Злилась, что мне достается все самое веселое.

– Веселое?

Меня тошнит, на шее бьется жилка.

– Я долго боролся с собой, пытался подавить импульсы. Изо всех сил старался выглядеть нормальным. Напряжение росло, копилось, я готов был взорваться.

Он делает паузу, смотрит на колени и впервые сбрасывает маску. Еще немного, и можно решить, что ему стыдно.

– А затем, – он поднимает голову, но в глаза мне не смотрит, – я встретил твою маму. Мои молитвы были услышаны.

– Она помогла тебе выглядеть нормальным, – заканчиваю я, убеждаясь в правоте своей теории. – Вот зачем мы были тебе нужны. Семья «под ключ» – лучшее прикрытие.

Он поводит плечом:

– Да, был определенный плюс.

– Плюс? – повторяю я, как попугай. – Ты больной!

Мэтти ухмыляется, щелкает языком:

– Так все говорят. Только она тоже была больна. Не меньше моего.

Она?!

– О чем ты?

Он меняется в лице. Ни следа промелькнувшего смущения, одно только безудержное веселье.

– В полиции думают, что убийства начались в восемьдесят первом. Нет, намного раньше.

Может, рак повредил ему мозг? Он сам не свой. Сложно успевать за ходом его мыслей. Только мне нужны ответы. Если удастся рассказать о других жертвах…

– Когда ты начал убивать?