От самого темного сердца

– В семьдесят седьмом. Еще в Америке, в Чарльзе. Хорошенькая брюнетка с прелестным зазором между передними зубами. Ты тогда была совсем маленькая. Мы с твоей мамой расстались на время, а потом сошлись снова. Когда она забеременела, мы старались держаться подальше друг от друга, однако притяжение между нами было слишком сильным. Как электричество. Как дурман.

Он ждет моей реакции, но я плохо соображаю.

– Не понимаю. Ты сказал, что она стала ответом на твои молитвы. Помогла тебе побороть свою… тягу.

Отвратительное слово застревает в горле, вызывая спазм.

Мэтти расплывается в недоброй улыбке, сверкает белыми зубами.

– Я сказал, что боролся со своими позывами, пока не встретил твою маму…

Его интонации, вздернутый подбородок. Театральная пауза.

Желудок сжимается, волна кислоты поднимается по пищеводу.

– Не понимаю, – повторяю я, хотя начинаю догадываться.

– Я думал, что со мной что-то не так, что я инопланетянин, существо другого вида. А затем встретил Амелию-Роуз. Я считал себя злым, только, боже мой, я и рядом с ней не стоял. Эта жестокость, презрение ко всему живому…

Я с такой силой бью кулаком о столешницу, что дребезжит разделяющее нас стекло.

– Не смей! Не смей притворяться…

Я срываюсь на крик, а он спокоен, как летний день.

– Никакого притворства, Софи. И не говори, что купилась на ее лицедейство. Она вела себя как святоша. «Не суди никого, если не был на его месте», – подражает он маминому голосу. – Это она взяла из «Убить пересмешника». Вы же в школе изучали? Не узнала цитату?

Я успокаиваюсь, дыхание выравнивается.

– Может, ей недоставало оригинальности, только это не преступление.

– Нет. Зато много говорит о характере. Только аморальные люди прячутся за чужим морализаторством. – Он цокает. – Бедный твой папаша… – Изображает пальцами кавычки. – «Папа».

Напряжение возвращается, голова уходит в плечи.

– Что это значит?

Он искренне удивляется:

– Ты не догадывалась?

Не отвечаю. Прищуриваю глаза. Все козыри у него на руках.

– Бедняга так радовался, что окольцевал твою маму, едва она сообщила ему о растущем животике. Это единственное, что я никогда не мог ей дать, и единственное, что она не могла во мне принять. Твоей маме брак обещал свободу. Для меня – был западней.

Я отодвигаю стул и собираюсь вставать.

– Хватит с меня этой хрени.

Мэтти щелкает шеей и закатывает рукава.

– Никогда не задумывалась, почему малыш Джимми вас бросил? А, Софи? В те времена такое случалось редко. Добрый христианин бежит от жены и ребенка…

Я сажусь на место, говорю, что родители не сошлись характерами. И, не удержавшись, добавляю, что отец «явно был козлом».

– Козлом, который приходил в ужас от женщины, которую сделал своей женой. После его ухода она сожгла свой дневник, только он уже успел его прочитать. И бабушка тоже, как я слышал. Вот она испугалась! У нее и до этого возникали сомнения по поводу чистоты души своей дочери.

Я с отвращением фыркаю.

– Не ожидала, что ты такой мастер сочинять небылицы, Мэтти.

Он небрежно стряхивает соринки с одежды, щелкает ногтями.

– А почему, по-твоему, она приютила вас под своей крышей?

Я много лет не вспоминала о бабушке и дедушке. Они умерли с разницей в пару месяцев вскоре после того, как Мэтти попал в тюрьму. Мама заключила, что это знак их «духовной близости». Я тогда ничего не поняла и так и сказала маме. А она ответила, что и не ждала, что я пойму.

– Счета. Экономия. Она одна растила ребенка…

Мэтти мотает головой.

– Бабушка присматривала за Амелией, держала ее в узде. Конечно, когда поползли слухи, терпение ее лопнуло. Выставила твою маму. – Хмыкает. – Прискорбно, что кому-то репутация важнее благополучия внучки, а?

Меня не волнуют его нападки на бабушку или философствования.

– Какой дневник? – спрашиваю я не своим голосом, даже не успев додумать вопрос.

Мэтти улыбается, довольный моим вниманием. А меня охватывает ненависть к себе.

– Она сочиняла рассказы. В духе «Франкенштейна» и маркиза де Сада. Делала карандашные наброски. А к последней странице прикрепила газетную вырезку с фотографией Синди Бауман и окровавленный лоскут ее платья.

Кровь застыла у меня в жилах.

Тело трехлетней Синди Бауман обнаружили у озера Кристал в Ньютоне, когда мама была ребенком. Судмедэксперт признал, что малышка умерла в результате несчастного случая. Играла у воды, поскользнулась, упала на камни и разбила голову.

Конечно, об этом писали все местные газеты, однако история не была достаточно громкой, чтобы попасть в британскую прессу. Мэтти мог узнать о случившемся только от мамы.

Я пытаюсь сохранить невозмутимый вид, смотрю на него с презрением.

– Сам себе противоречишь. Сначала намекаешь, что мама виновна в смерти Синди. Теперь говоришь, что у нее смелости не хватало реализовывать свои фантазии. Как так, Мэтти?

– Я не утверждал, что она убила девочку.

Я убираю волосы со лба, глубоко вздыхаю:

– Что ж…

Он глядит не моргая, как хищник.