– А ты думала, там святость найдешь? Камень целуют! Воду святую пьют! Ну как, дочка, довольна? Насмотрелась? Открылись глаза?
«Были трудности и горести, но не теряла я веры, не сошла с христианского пути. И муж, и дети… И внуков вижу». Зоя Вениаминовна с внуками.
Я замкнулась в себе и, чтобы не возбуждать в отце протеста, писала в дневнике, что в Сарове я не нашла того, чего искала. Это дома понравилось. Была ли я сама довольна поездкой? Осознавала ли я все случившееся со мной? Конечно, была довольна и осознавала. В шестнадцать лет трудно мне было разобраться во всем. Перечить родителям не хотелось, особенно отцу, который был рад, что я не осталась в монастыре, не заболела. Где-то в глубине души осталась беседа с келейником-монахом – она прошла через всю жизнь и была путеводной нитью. В душе был покой, путь был ясен!
…Через полтора года я уехала в Москву. Училась упорно и стала инженером. И были трудности и горести, но не теряла я веры, не сошла с христианского пути. И муж, и дети… И внуков вижу. Вот уже скоро и смерть – слава Богу за все!
Преподобие отче Серафиме, моли Бога о нас!
Судьба Натальи Дмитриевны Крыловой
А что же с Натальей Дмитриевной? Шли годы. Я приезжала в родной город и навещала ее. Мы с годами сблизились. В тридцать лет она приняла постриг в Толгском монастыре из рук митрополита Иосифа. Но тайного монашества не скрывала. Жила она бедно, частными уроками, все время проводя в церкви.
Ссылки, тюрьма, сибирский концлагерь… С небольшими перерывами мирной жизни – опять тюрьма за веру, за Церковь, за связь с Владыкой. И так до шестидесяти лет. Не счесть ее горестей!
Я ее не оставляла и помогала ей. И она приезжала в нашу семью, отдыхала у нас по две-три недели, но пути наши были разные, и ее мировоззрение было иное, чем наше.
Наталья Дмитриевна Крылова.
Дело в том, что митрополит Иосиф еще в юности как-то выделял в миру Наталью Дмитриевну. Я помню его телеграмму: «Никому нельзя, а больным душою (Наталье Дмитриевне) можно». Конечно, такой девицы, с таким духовным подъемом, с таким умственным багажом вряд ли еще где можно было сыскать. Да простит меня Бог, но я глубоко убеждена, что такое выделение в миру Натальи Дмитриевны не пошло ей на духовную пользу. Она много писала, размышляла об ошибках Церкви. В 20-х годах около нее сгруппировалась община христиански настроенных людей. Ежедневное причащение Святых Таин было необходимым для Натальи Дмитриевны. В другие времена, и если бы она была мужчиной, ее делом было бы реформаторство. Со своими трудами она толкалась во многие архиерейские двери и в 1950 году дошла до Патриарха.
– Вы монахиня? – спросил он.
– Да.
– Творите Иисусову молитву! Церкви не надо ваших реформ!
Итак, везде было непонимание, отказ выслушать. Да в наше-то время до реформ ли? Я же, обремененная семьей, детьми, работой, хозяйством, всегда говорила Наталье Дмитриевне, что мне не подходят ее труды. В 1938 году она поехала в ссылку к митрополиту Иосифу, но он, отколовшийся от центрального течения, став во главе «иосифлянства», упрекнул Наталью Дмитриевну в том, что она ходит в церковь.
– Владыка, вы встали утром и сами отслужили обедню, а если я уйду из нашей Церкви, куда мне идти, где причаститься?
Наталья Дмитриевна точно передала мне их беседу. Владыка Иосиф уже в ссылке был взят снова и умер где-то в концлагере в 1943 году.
Сильна была вера Натальи Дмитриевны. Когда была потеряна всякая надежда передать Церкви труды всей жизни, на горизонте показался митрополит Никодим (Ротов), и труды были переданы ему.
Началась болезнь. Наталью Дмитриевну трясло, она перестала ходить. Последнее наше свидание было в 1952 году, когда ей было шестьдесят лет. Одиннадцать лет она пролежала в инвалидном доме. Все хуже становился почерк в письмах, потом руки перестали действовать. Все тело ее окостенело, но голова была свежая, ясная. Я не могла по болезни навестить ее ни разу. Ее Голгофа была мне не по силам и не по разуму. Сгорела эта яркая свеча 25 ноября 1963 года, в канун дня Иоанна Златоуста. Хоронили ее торжественно, поминая как схимонахиню Серафиму. Упокой, Господи, душу ее! О себе она говорила всегда, что она счастлива в жизни.
Провидение Лизиной судьбы Саровским монахом
А матушка Еванфия? Монастырь разогнали в 1928 году. Матушка умерла семидесяти шести лет от роду, уже живя на частной квартире. Однажды она мне приснилась: звонок, я открыла дверь, она вошла и сказала: «Помогите отцу Сергию Мечеву, и у вас все будет!» (Отец Сергий был в ссылке, и четверо детей остались сиротами.)
Сон меня укрепил. Ведь в 30-е годы опасно было помогать ссыльным.
А Лиза? Я уехала из Углича в августе 1917 года. В октябре разразилась революция. В январе 1918 года я приехала к отцу и навестила бывшую подругу. С красным бантом на стриженой голове (коса-то у нее прежде какая была!), в яркой красной кофте она сидела за пианино и наигрывала какую-то веселую песенку.