От Савла к Павлу. Обретение Бога и любви. Воспоминания

Очередь к мощам соблюдается строго, священник-монах наклоняет голову к определенному месту – задержаться ни на секунду нельзя, подходит следующий паломник, движется тысячная цепочка людей. Где же тут поплакать у мощей, излить горе, просить о прощении, посещении и твердости – скорее, скорее!..

Пошли на источник – через сосновый лес столетней давности. Дорога широкая, утоптанная тысячами богомольцев. Опять мордовки в ярких платьях, в лаптях; много и русских крестьян; девушки в белых платочках, как я с Лизой; группа монахов из какого-то мужского монастыря – тоже идут к источнику. Вспоминается картина Нестерова «Святая Русь». Идут труждающиеся и обремененные… Большинство – простой народ.

– Шляп нет, франтов нет, веселых нет, богатых нет, – считает Лиза.

– Да, богатых и веселых Господь не звал к себе, – скажет матушка, – им здесь ничего не надо, и делать им здесь нечего.

А мне надо идти, ведь я – обремененная сомнением и усталостью. Солнце нестерпимо палит – июнь, и хорошо идти по лесу в надежде напиться у источника. По бокам дороги – лавочки-киоски, где продаются просфоры. Монах мочит водой низ купленной просфоры и чернильным карандашом выводит имена поминаемых «о здравии» и «за упокой». Просфоры идут в разные корзины.

– Всех помянем, всех помянут! – говорит старик-монах. – Завтра получите в притворе церкви. Ну что же, что не свою, не с вашими именами получите просфору? Мы все – одно тело Господне! Мы все равны у Господа – и стар, и млад, и беден, и богат!

Звенят пятачки и гривенники, опускаемые в металлические кружки.

– И везде-то деньги надо! – сокрушается Лиза, не уместившая на одной просфоре всю свою родню.

А мне не хочется никого писать неверующего, но матушка советует писать именно их – за них будет молитва в церкви у престола.

– А как же без денег? Ведь в монастыре больше тысячи монахов живут, всех надо одеть, обуть, накормить, да и нас всех, паломников, хлебом и квасом даром кормят, – вразумляют нас.

– Да, квас здесь отменный, а хлеб-то черный заварной лучше всякого медового пряника!

Идем дальше. На обочине сидят нищие-калеки, поют Лазаря, делят деньги, лежат, спят. Встретили тележку – безногого везли. Ох ты, Русь, терпеливая, нищая! Вот и источник. Где же? Спускаемся вниз по десяти ступенькам и попадаем в купальню. Пол бетонированный, наверху у потолка железная труба с отверстиями, из которых большой струей льется вода – холодная, ключевая. Лиза и матушки подходят, крестясь, под ледяной душ. Я не хочу – обещала отцу, я кашляю.

– Вот искупаешься и не будешь во век свой кашлять, – говорят мне.

– Нет, не хочу!

– Ну и будешь всегда кашлять! – пророчат мне матушки. (Предсказание за неверие сбылось. Я всю жизнь кашляю, и ничего мне не помогает.)

– У нее веры нет в это! – вставляет Лиза и снова идет под струю. – Как кипятком обдало!

От ее тела идет пар. Я содрогаюсь, борюсь с собой. «Нет, не надо!» Подошла к колодцу и взглянула вниз: там икона преподобного Серафима! Все бросились ко мне.

– Как? Где стояла? Как видела?

– Врешь, ничего не видела! Ишь какая святоша! – всполошилась Лиза.

– Мне показалось… я видела… Но чего ты накинулась на меня?

– Преподобный показывается только особым людям! – поясняют мне.

– А она и не купалась даже! – Лиза выходит из себя: – Ничего не видно!

– Да ну, оставь Зою, ладно вам! – заступилась матушка.

А я и обижена, и напугана: кругом люди слушают нас, все смотрят в колодец и на меня.

Здесь же киоск, торгуют бутылками и деревянными к ним футлярами. Налив воды, взяла бутыль для мамы: «Может, исцелится!»

Пошли дальше лесом – к камню, на котором преподобный Серафим молился тысячу дней. Камень огорожен железной решеткой, рядом сосны окованы высоко железом. Паломники все портят, беря на исцеление. Вся земля вокруг камня изрыта так, что образовались ямы из чистого, желтого крупного песка, который насыпают в мешочки… Монах, сторож при камне, раздает мелкие камешки. Рядом киоск – торгуют листочками с молитвами, кому какую. Ленты, закладки, образки и крестики на шнурках. У кого нет денег – берите даром, другие за вас дадут, но совестливые наши люди даром почти не берут, разве листок с молитвой. Все стоит копейку, две, пятак.

Черные шелковые четки купили я и Лиза.

– Для чего тебе они? – допрашивает Лиза.

– В подарок матушке.

– То-то!

Какая она, Лиза, сердитая! У меня в душе смущение: везде торгуют, везде деньги… Разве в этом Царство Небесное? Разве здесь Истина? Люди чтут камень, чтут воду… Все это мне не нужно, чуждо, да и устала я ото всего…

Опять идем – в дальнюю келейку, где жил преподобный Серафим. Небольшая избушка, вся в иконах и лампадах. Старый монах отец Афанасий раздает сухарики. Кого погладит по голове, кого перекрестит, другому словечко скажет, а то поет молитву. Подхожу и я.

– Ничего, не тужи, все хорошо будет! – слова ободряют меня.

Возвращаемся усталые и после скромного ужина узнаем от монаха, что в монастыре есть старец в затворе. Он никого давно не принимает, но ему можно написать письмо и получить ответ. Я обрадовалась, хотя червь сомнения не оставлял меня. Как он мне ответит?