От Савла к Павлу. Обретение Бога и любви. Воспоминания

Утром встал вопрос о еде. Мы все набрали с собой хлеба, сухарей, яиц и прочих немясных запасов, так как время было военное, все дорожало и на пароходе все было дорого. Лиза распорядилась съесть сначала все мое.

– У меня консервы, яйца на обратную дорогу пойдут, все будем есть потом.

Свой тяжелый рюкзак она спрятала подальше. Пили чаек с ситным. В обед взяли в кухне на пароходе щей да картошки.

– Плати ты – ты самая богатая из нас. Хватит с тебя! Хлеба черного ешь побольше! – командовала Лиза. Сама она съедала огромные куски и смеялась надо мной: – Плюшек нет здесь, привыкла-то к бульону да котлетам, вот и болит голова… Ну и лежи. Неженка!

Я только ежилась от такого обращения, стараясь помогать старушкам-монахиням во всем, держалась с ними ближе, и они уговаривали меня пообедать одной в столовой, не стесняясь их. Я брала обед, но ели мы вместе. Матушки были расположены ко мне больше, чем к Лизе, и Лиза старалась избегать их. Сидя на палубе, она то и дело вставала, крестясь на церкви, белеющие на берегах Волги.

На палубе ехали раненые солдаты. Публика слушала их страшные рассказы о зверствах немцев, о тяжелой доле солдат в окопах. Как им всем хотелось домой в свою деревню, к своим женам и детям! Свои раны они считали счастьем, которое, может быть, освободит их от убийств и смерти. Это были пожилые бородатые крестьяне. А молодые были озлоблены и ругали офицеров и царя. Революционный дух уже веял везде, недовольство народа уже выражалось явно. Кто-то отдавал жизнь, а кто-то (и я знала кто) разживался на войне.

Через два дня мы доехали до Нижнего Новгорода и ночевали в монастыре. Сидя у окна в эту июньскую теплую ночь, я стала молиться на небо, своими словами прося Бога вести меня, не дать мне запутаться, погибнуть для вечной жизни, забыть Евангелие и Церковь. «Укажи мне, как жить дальше!» – вот был вопль моей души. Это был вопль вдохновенной молитвы. Я знала, что через год, когда я и сестра окончим гимназию и институт, для нас наступит новая жизнь без отца, который так мечтал «пожить для себя». Мать, не стесняясь и не скрывая, высказывала свои мысли, пугая будущим.

Лиза утром ушла к обедне, где причащалась, и пришла усталая и чем-то недовольная.

В Ардатове сговорились с возчиком на пять-шесть дней. Двое монахинь ехали с поклажей, а мы, девочки, шли по очереди, так как лошадке было трудно везти всех.

Возчик был бывалый, не один год возил по святым местам богомольцев. Он высоко оценил умение Лизы править лошадью, когда он шел, а она его заменяла.

– Ты все идешь, а она и возчика-то с козел согнала – сама сидеть хочет, – ворчали старушки.

– Люблю править! – лихо приговаривала Лиза, понукая хлыстом лошадку.

– А я не умею…

– Ну вот и шагай! Барыня!

Ехали мы ночью и рассвет встречали в поле.

– Споемте, девочки: «Слава Тебе, показавшему нам свет!» – просили матушки.

Все хором спели, и еще молитвы спели. Какие-то богомольцы, две женщины, девушка и хромой мужчина, подсели к нам, и вышел хор. Они шли шестьдесят верст пешком, а у нас был возчик, и мы расстались. Я вынесла из этой встречи, что вот есть русская интеллигентная компания, и они тоже едут в Саров.

Величественная панорама открылась перед глазами, когда из-за леса показались крыши и потом весь Дивеевский монастырь. Монахини встречали всех, брали поклажу и провожали в гостиницу. Будто они ждали богомольцев, а мы были им как родные. Мы отказались от дворянской гостиницы и пошли в «общую», как простой народ. Там было чисто, но спать на деревянной скамье было жестко. Ели из простых жестяных тарелок, умывались из общего рукомойника. А тут еще дети плакали и болела голова от духоты и спертого воздуха. И это все после моей светлой уютной комнаты!

Ночь не дала отдыха. Утром обедня. Лиза опять подходила к Святой Чаше.

– А когда же ты исповедовалась? – спросила я.

– Смотри на себя, и довольно с тебя! – был ее ответ.

После обедни был завтрак из пшенной каши, которую принесли на стол в ведре, и все, кто хотел, ели. Затем мы пошли осматривать хозяйство монастыря. Меня заинтересовали мастерские. Светлые просторные комнаты, уставленные в ряд пяльцы; монашенки-послушницы шьют, вышивают шелком и золотом, бисером и жемчугом красивые вещи: ризы к иконам, пелены на надгробья, разные панно, подвески. Какая трудоемкая ручная работа, какое мастерство!

В другой зале шьют платье – ведь в монастыре более тысячи монахинь, все свое для своих. Шьют и белье для армии, зеленые гимнастерки, суровые рубашки. Зал золотошвеек: шьют эполеты, погоны, вяжут аксельбанты для армии – это государственная нагрузка. Руководят всем также монахини. Откуда вкус, изящество рисунка?

– С детства приучают к послушанию, а Господь всему и умудряет, – разъясняет проводница. – Трудолюбие выращивает талант.

Осмотрели сиротский дом для девочек. Няни-монашки ухаживают за детьми.

– Чьи же дети?

– Да разные случаи сиротства и бедности, а теперь и беженцы от немцев из занятых губерний. Содержат за счет монастыря.