От Савла к Павлу. Обретение Бога и любви. Воспоминания

«За что меня не любит Наталья Дмитриевна? – вопрошала я в своем дневнике. – По всем предметам – „пять“, а за немецкий всегда, за все ответы – „четыре“. Знаю, знаю, угадываю! „Может ли быть что доброе из Назарета?“ А я… Ведь у нас бедлам (сумасшедший дом в Англии). Может ли быть что доброе из Бедлама?»

Я грущу и вздыхаю. Да, я росла в обстановке очень тяжелой. Но любовь к отцу меня очень поддерживала. Привожу его стихи, написанные ко дню моего рождения.

Лиза

Она была годом старше меня и училась на класс ниже меня. Наталья Дмитриевна считала Лизу своим маленьким лучшим другом. Лиза была краснощекая, крепкая, курносая девочка из крестьянской семьи, живущей в деревне. Отец чем-то торговал, привозя гастрономию из Москвы. У нее была густая рыжая длинная коса и блестящие круглые глаза. От всей фигуры веяло крестьянской дородностью, деловитостью.

Она была в классе первой ученицей, но всех чуждалась. Ученье ей давалось легко. Говорила она отрывисто, бойко, не стесняясь в выражениях. Она следовала во всем за Натальей Дмитриевной. Ее можно было видеть и в церкви, где была Наталья Дмитриевна. Лиза во всем подражала ей – как ходит, как стоит, как говорит Наталья Дмитриевна, сходство было поразительное. Наталья Дмитриевна поклон – и Лиза поклон, Наталья Дмитриевна снимет в церкви шляпу – и Лиза тоже, Наталья Дмитриевна поставит свечку – и Лиза сейчас же сделает то же самое. Лиза соблюдала все посты, хотя не скрывала, что черный хлеб съедала буханками. Одевалась в черное, ходила с глазами, опущенными вниз, не читала светских книг и, конечно, как Наталья Дмитриевна, не ходила ни в кино, ни на спектакли; не танцевала; говорила мало, а с некоторыми девочками и совсем не разговаривала. «Святоша! Монашка! Юродивая! Ханжа!» – смеялись над ней.

Несмотря на посты и службы, она была здоровой. Так вот и казалось, что сейчас прыснет смехом, что все это в ней наигранное, не ее. А она только и поднимала глаза, чтобы увидеть Наталью Дмитриевну. Перед уроком немецкого языка Лиза никому, а тем более мне, не давала зажечь лампаду перед образом, всех отталкивала: «Не так, я сама!» Наталья Дмитриевна войдет в класс, посмотрит на икону, невзначай что-то шепнет Лизе. А мне тяжело, обидно: со мной давно ни слова, ни взгляда. Даже и спрашивать перестала, как я руку ни тяну, а Лизу десять раз за урок спросит (уроки пятого и шестого классов шли вместе, так как учились немецкому языку не все).

Я стала дружить с Лизой, но никаких разговоров о Наталье Дмитриевне Лиза со мной не вела. Думаю, что это был их сговор. (Лет через двадцать пять я как-то услышала от Натальи Дмитриевны: «Лиза как дочь мне, я ее родила, я ее люблю!» И разговор навсегда был окончен. Ни слова осуждения!)

Все мои дневники того времени были заполнены разговорами с Лизой об аскетизме, о монашестве, о молитве Иисусовой. Она, Лиза, была за аскетизм, за отказ от всего мирского, грешного. Лишь бы спасти свою душу для Царствия Божия. А остальное – «не мое дело»! Я же выдвигала альтруизм и желание положить душу за «други своя». Здесь было скрытое влияние отца, рассказы про революционеров, каторжан. Ведь в студенческие годы отец увлекался революционными теориями и «преклонялся перед каторжниками», как говорила мама.

Отец числился еще и тюремным врачом, и хотя в тюрьме города сидели только уголовники, он жалел их и всегда говорил, что «все друг перед другом виноваты». Я как-то носила передачу в тюрьму. Отец уже в эти годы не вел переписку с «товарищами» и сжег все их письма, но, как многие, ругал царское правительство и ждал революции… О чем только он не мечтал! Ох, его мечты!..

«Напеки пирогов, сходи на самые окраины, туда, где живет беднота!» – говорил папа. Я пекла пироги и выискивала бедноту. Мать меня ужасно напугала этими лачугами, накричала на отца, и филантропия моя закончилась. Я сама искала какого-то подвига и стала думать, как бы помочь на войне. Отец нашел выход: дал работу. Набрав конвертов, бумаги, марок, я ходила в больницу и помогала раненым солдатам писать письма в деревню. Это отец воспитал во мне участие к людям, и я, как и он, считала, что аскетизм – это эгоизм. Раз в неделю отец вел бесплатный прием бедноты. Вот и были у меня с Лизой разговоры, чем и как спасти свою душу.