Читаем От сессии до сессии полностью

— А где ваши листочки? — спросил Хохлов.

— А зачем они? — спросил Соня.

— Ну…

— Мне же экзамен сдавать, а не писать роман. К тому же экзамен устный. В прочем…

— Молодой человек!

Хохлов заглянул в зачетку. Разумеется, она была стерильно чистой, поскольку это был первый экзамен.

— Шарапов! Вы проспали все мои лекции. Вы думали, что я слепой и не вижу этого? Я всё вижу. Уже по первой лекции могу судить, что собой представляет тот или иной студент.

Хохлов пожевал губы и продолжил:

— Конспекты вы не писали. А между прочим, многое в моих лекциях — это результат моих исследований. И теперь собираетесь сдать экзамен?

Он взял ручку, пододвинул к себе зачетку. Внимательно прочитал. Ухмыльнулся. Постучал костяшками пальцев по столу.

— Пишу вам «неуд».

— Постойте! Но я же еще не отвечал. Как же так: не выслушав ответа, вы уже оцениваете его?

— Вы собираетесь отвечать?

— Конечно.

— Любопытно. Вижу наглости вам не занимать, молодой человек. Только знаете, я уже всяких перевидал.

— Тогда зачем я, по-вашему, пришел на экзамен? Просто посидеть и уйти с «неудом» в зачетке?

Хохлов замер. С таким он сталкивался впервые. Студенты, если не списывали, то всё равно подглядывали в листочки.

Быстро потер большим пальцем об указательный и средний. Нет-нет! В те времена в вузах не было взяточничества.

— Любопытно! Как же вы собрались сдавать экзамен безо всяких записей? Хоть бы шпаргалку приготовили.

— Зачем?

— Как зачем? Поспать. Как вы делали на всех моих лекциях. Что философия оказалась вам не по зубам?

— Могу я отвечать?

Хохлов хмыкнул.

— Первый вопрос. «Философия Гегеля[7] как новый этап развития диалектики. Основные труды, их идеи».

Чем больше говорил Соня без всяких этих «э» и «значит», тем более живым становилось лицо доктора философских наук Виктора Ивановича Хохлова. Уже никакой ехидной ухмылочки.

Он не верил своим глазам, точнее ушам. Не может быть такого! Этот увалень, засоня отвечал на уровне аспиранта. Когда Соня дошел до «Феноменологии духа», профессор приподнялся и перегнулся через стол, надеясь увидеть что-нибудь в руках студента. У Сони ничего не было. Да и смотрел он прямо в глаза своими черными тюркскими глазками. Потом он перешел к Канту, Фейербаху, учению, которое стало оружием в руках пролетариата.

Хоть Хохлов и был доктором философских наук, но всё же оставался человеком, которому ничто человеческое не чуждо. Так же, как и вождю мирового пролетариата. Хотя сравнение, может быть, и хромает.

А еще он был убежденным материалистом. Забеспокоился, заерзал. Стал оглядываться по сторонам.

В конце концов не выдержал.

— Постойте! — воскликнул он. — Постойте! Постойте! Да послушайте же меня! Я что хочу…Ведь вы почти дословно повторяете мои лекции. А еще рассказываете о том, что я вам не рассказывал.

Хохлов развел руками.

— Откуда вам знаком труд Шопенгауэра[8]? Я только упоминал его имя. Но не характеризовал идей. Я же только мельком прошелся. К сожалению, изучение его трудов не входит в программу.

Хохлов пристально заглядывал ему в глаза.

— Ведь вы же спали на моих лекциях. Только что не храпели. А после лекции вас будили товарищи.

— Сознание не спит.

— И что?

— Признаюсь. Я не записывал ваших лекций. И считаю это бесполезным занятием. Даже вредным. Всегда так делаю. А потом вечером в общежитии записываю конспект по памяти.

— Не верю. У вас же не только философию. Но и другие курсы. И всё вы записываете по памяти? Покажите!

— Можно выйти за тетрадкой? Я думаю, что в коридоре уже никого нет. Я же последний?

Потом Хохлов листал общую тетрадь, в которой ровным почерком были записаны все его лекции, с подчеркиванием важного, sic'ами, отсылками, указанием на библиографию. Без вводных слов, лирических отступлений, слов-паразитов. После лекций конспект Шопенгауэра и ранней философской статьи Маркса, чего он не задавал делать. Хоть сейчас публикуй. А ведь он до сих пор не издал свой курс лекций. Молча пододвинул зачетку и вывел «отл.» Он хотел поставить три восклицательных знака, как-то отметить, что это не просто «отл.», а «сверхотл.». Вовремя остановился. Это же зачетка, официальный документ, а не девчачий альбом, где допустимо выражать свои эмоции. Даже нужно это делать. Иначе неинтересно.

— Идите!

Он захлопнул зачетку и протянул ее Шарапову. Шарапов посмотрел на синие корочки, но не взял их.

— У меня еще второй вопрос о…

— Не надо! Идите! — ласково проворковал Хохлов. — Мне достаточно услышать одну фразу, чтобы понять, кто передо мной.

Университет Шарапов закончил с красным дипломом. Когда он его получал, глаза его были прикрыты.

Следы его теряются. Хотя доктор философских наук Хохлов, может быть, что-то и знает о нем. Просто обязан знать. Может быть, если у Шараповва есть научные труды, он их перечитывает. Сам Хохлов об этом никому не рассказывал. Человек он сдержанный.

14

ИСЧАДИЯ АДА НА ЛЕСТНИЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее