От Сталинграда до Берлина

Это – не простое дело. Лейтенанту, капитану, майору и до полковника включительно надо проползти (именно проползти): одному – полностью, а другому – частично по всему переднему краю и другим рубежам, где будут проходить траншеи, а в итоге принять решение на местности: пройдет ли траншея выше, ниже, впереди или несколько сзади, но так, чтобы везде было хорошо видно подходящего противника. Надо также учесть, что все это, как правило, делается в условиях непосредственного соприкосновения с противником, а следовательно, под постоянным его огневым воздействием. Все это – большой труд.

Однако на Северном Донце на плацдарме мы вначале зацепились, откатываясь от Днепра весной 1943 года, затем закрепились и, наконец, пустили такие корни, что противнику просто не было смысла тратить на нас силы и средства. Кроме того, к тому времени созревал уже курский «орешек», который притянул с обеих сторон основные стратегические резервы.

Наша боевая жизнь в обороне была организована так, что с наступлением темноты и до рассвета большая часть средств ставилась на боевое дежурство. Как бы оборона ни была подготовлена – бдительность должна быть на высоком уровне. Кстати, почти каждый раз, когда опускались сумерки, у немцев в окопах начинали играть на губных гармошках. Иногда можно было услышать русскую речь (мы полагали, что на нашем направлении могли быть власовцы) и даже женские голоса, песни. Периодически немцы подтаскивали громкоговорящие средства и проводили, так сказать, агитацию на чистом русском языке. Рассчитывали на разложение наших солдат. Предлагали приходить к ним – у них есть водка, хорошая закуска и девчата. Естественно, это вызывало с нашей стороны однозначную реакцию – по «веселым» участкам наносился ружейно-пулеметный и минометно-артиллерийский огневой удар. Если противник пытался «огрызаться», то его давили капитально. Однако при этом сильно расходовались боеприпасы, что делать воспрещалось. Определялся строгий лимит на каждый день. Артиллеристы, как правило, несколько дней накапливали снаряды, а затем обрушивались на особо важные цели: колонну грузовых автомобилей или бронетранспортеров, движение в районе штабов или излишне разгулявшихся вояк на переднем крае и т. д. Однако малейшее сосредоточение войск, и тем более наличие в их числе танков, считалось исключительной опасностью. В этом случае лимит расхода боеприпасов, так сказать, нарушался. Скопление войск противника в тактической глубине обнаруживалось не столько визуально с наших наблюдательных пунктов, сколько нашей разведывательной авиацией (район имел много лесных массивов, что позволяло укрываться от наземной разведки). Кроме того, мы получали данные через разведывательное отделение дивизии.

Интенсивно обстреливая различные объекты противника, мы получали «ответ» от его тяжелой артиллерии. И в первую очередь по нашему кургану. В этом случае мы укрывались в своем гарантированном блиндаже не в три, а в четыре наката и только посмеивались, даже тогда, когда фриц все-таки попадал в курган. Попасть в курган было очень трудно, но когда это ему удавалось, а он бил фугасными снарядами 152– или 175-мм калибра, то все вокруг содрогалось. Снаряд входил в грунт, разрывался, выворачивая землю и делая огромную воронку. В нашем блиндаже сыпались стены, в лампе из гильзы колыхалось пламя.

Конечно, каждый раз, когда фашистам удавалось попасть в цель, стрелявшие злорадствовали, но это им даром не сходило. На полковом участке фронта все отлично знали наш самоотверженный наблюдательный пункт и как могли его оберегали и защищали. В том числе и артиллеристы дивизионного артполка (который в июле был преобразован из 65-го обычного в 118-й гвардейский). С началом обстрела я докладывал Ласкину, он – начальнику артиллерии дивизии полковнику И. И.Лукьянову, и тот отдавал приказ – подавить стреляющую батарею. А искать ее было не надо – звуковая разведка артполка сразу засекала батарею и немедленно выдавала координаты всем, кого это касалось. Лукьянов отбирал наиболее выгодные в тот момент средства (батареи) и давал команду на открытие огня. Причем стрелял залпом и сразу на поражение. Через несколько минут повторялся еще один или несколько огневых налетов.

В целом же, хоть и были мы в обороне, жизнь была сложной. Особенно когда проводили разведку боем, а это было дважды за полтора месяца, когда требовались достоверные сведения о противостоящем противнике: произошла замена или нет. Естественно, при этом мы несли потери. А учитывая, что любая оборона всегда имеет больше ограничений, чем наступающие войска, то и с пополнением было сложнее.