От Сталинграда до Днепра

Рано, чуть свет на нас обрушился сплошной шквал артминометного непрерывного огня. С воздуха нас утюжат бомбардировщики. Душераздирающего рева летящих мин и снарядов, казалось, было достаточно, чтобы парализовать нашу волю. Земля, будто сырая резина или холодец, дрожит и трясется, дышать стало нечем от того, что словно весь кислород сгорел в огне взрывающихся бомб и снарядов. Я, оглохший, как и все мои товарищи, залез, а вернее, заполз в свою «барсучью» нору, вырытую из траншеи, оставив наружу свои ноги: в случае, если меня придавит обвалом, меня смогут вытащить. Хорошо, что тут земля была достаточно твердой и крепкой и пока наши норы выдерживали. Правда, пока копали, наша земля-матушка много перетерпела от нас, с кровяными мозолями на ладошках, «матов-перематов», а теперь я в спасительной норе вымаливаю у земли-матушки прощение… Взрывы надо мной частые, и мне кажется, что все они над моей норой. А мы-то всегда утешали себя байкой, что в воронку снаряды дважды не падают… Я уже много раз бывал в подобной ситуации — под минартналетом — и каждый раз думал: «Ну, паря! На этот раз, наверно, тебе будет хана!» Мной опять овладел страх: не остался ли тут на этот раз один?! И я выскочил из норы, как суслик, чтобы за полсекунды оглядеться и оценить сложившуюся обстановку: «Уж не удрали ли все из этого кромешного ада, и если удрали, то и я не рыжий!» Но так высовывался на полсекунды и каждый из нас — всем страшно, и все сомневались. Я увидел, что мои соседи не удрали и живы. Немного пристыдив себя, я снова нырнул в нору. Налет, как внезапно начался, так внезапно кончился. Мы все, кто живой, высунулись и поняли, что многие из нас остались в своих норах навсегда — и хоронить не надо… Не успели мы погоревать и порадоваться, как уже фрицы и их союзники своими «волнами» пошли на нас в штурмовую атаку. В первом ряду идут румыны, во втором — немцы, в третьем — мадьяры, а за ними опять немцы. На нейтральной полосе произошла страшная картина: румыны, мадьяры подняли руки вверх, а немцы их стали расстреливать. Часть немцев перегруппировались и продолжили свою атаку. И мы встретили их дружным пулеметным и минометным огнем. После неудачной атаки они еще раз нас накрыли огнем из всех видов своей артиллерии. А мы опять ныряем в свои норы… Так мы держались, как зубами, за этот рубеж десять суток без воды, хлеба, махорки и кухни.

Снег перемешался с землей, и мы не могли натопить из него воды. Все наши тылы были разбиты. Мы оказались без телефонной связи, отрезанные от всего мира. Немцы в «котле» себя чувствуют гораздо лучше, потому что у них там населенные пункты с колодцами. Кто-то из наших находчивых солдат сбегал в балку и там на самом дне под грязным снегом докопался до талой земли. Он подождал, когда грязная и вонючая вода наберется, вычерпал ее себе в котел и, конечно же, напился сам. Потом, набрав еще воды, принес нам. Я поднес котелок к носу и чуть не потерял сознание — пахло тухлыми яйцами! Но мы выпили всю воду и так при первой же возможности бегали с котелками туда за тухлой и горькой водой несколько раз. Потом, когда промерзла первая лунка, раскапывали следующую до тех пор, пока не наткнулись на немецкие трупы… Многие из нас отнеслись к этому «открытию» равнодушно — «все одно, погибать от пули али от отравы!». Меня тошнило, но не вырвало потому, что я уже трое суток не брал в рот даже крошку хлеба.

Мой друг-балагур успокаивает нас: «Человек на восемьдесят процентов сатаит из вады! В кажном из нас по три-четыре ведра, больше, чем у вирблюда! Без вады прадюжим недели три аль четыре! Без харчей тожи протяним столька жи! Патаму, шта в нас па три пуда ливеру!» За эти десять дней мы превратились в ходячие и лежачие живые скелеты. Через кожу, которая превратилась в пергаментную бумагу, просвечивались наши черепа с большими черными круглыми дырами вместо глаз. Губы высохли, и зубы оставались постоянно открытыми. Кто-то из наших пошутил: «Нам бы теперь в руки взять косы и повесить на груди плакаты «Смерть немецким оккупантам!».

И наконец ночью к нам с тыла приблудилась кухня другого батальона, повар которой хотел было повернуть назад к «своим», но наши хлопцы взяли его в плен и опустошили котел с «чужой» кашей. В ту же ночь перед рассветом к нам прибыли и газетчики с блокнотами и фотоаппаратом-«гармошкой». А у нас нет сил рассказывать, как мы тут стояли… А потом и сфотографировали нас. Через день мы прочитали в газете о своем героизме, но почему-то не поместили наши портреты. Наш комиссар пояснил так: «Снимки получились нефотогеничными…» Разве можно показывать в газете живые скелеты?!

* * *