От царской Скифии к Святой Руси

Крайне интересно, что средневековый христианский автор обратился к образу Вавилона для разъяснения вопросов, связанных с легитимностью христианской царской власти. В «Сказании» необходимо отметить неотъемлемые элементы инициации: путь по приказу царя, испытание глиняным змеем на пути к священным реликвиям харизмы царской власти, золотым венцам. Змей здесь является образом лабиринта-вавилона. В контексте идеи священной легитимности власти мы можем рассматривать и загадочный знак-вавилон на могиле родного брата основателя династии Рюриковичей Трувора, хотя, конечно, весь сакральный смысл этого знака на могиле этим не исчерпывается.

Распространенный образ прохождения по лабиринту-пути, нисхождение в пещеру и убийство змея, обитающего в ней, на языке академической школы семиотики — мифологема, которая реализуется в различных вариантах в церковном предании. Тема победы над змием является отражением аскетического подвига христианского подвижника в многочисленной житийной литературе.

К. А. Щедрина пишет: «Исторический путь Церкви связывается в Св. Писании с бегством от преследующего змея и победой над ним (Откровение Иоанна Богослова). С образом змееборчества в лабиринте связан целый комплекс представлений в идеологической структуре христианской государственности. Сюда можно отнести сюжеты, связанные с победой над внешним врагом, который каждый раз становится «персонификацией» змия. Важной оказывается и победа над внутренним врагом, которая может быть представлена двояким образом: как аскетический подвиг в сердце самого монарха и как борьба со внутренними врагами Церкви, которые автоматически становятся врагами государства».

Итак, царское служение есть подвиг змееборчества, есть постоянное противостояние неправедному употреблению священной власти. Эта борьба происходит на двух уровнях. Внешне — это политическая борьба с посягающими на древнее наследие монарха. Внутренний аспект этой борьбы заключался в противостоянии «древнему змию» в самом себе. Этот аспект напрямую соотносится с христианской аскетической практикой «памяти смертной» и иконографически выражался в образе нисхождения в лабиринт, символизирующий царскую инициацию.