От винта!

У Леши была симпатичная фамилия — Груша. Были мы в командировке. Привели нашего Грушу в гостиничный номер, показали кровать, и он тут же рухнул в нее и заснул, как убитый. Проснувшись поутру и бодро вскинувшись на постели, Леша обнаружил на спинке кресла, поверх его амуниции, немыслимых размеров бюстгалтер и прочие атрибуты женской одежды. На диване посапывала бо-о-ольшая женщина. Тихо выбравшись из номера, Леша как был — в одних трусах — ринулся к дежурной выяснять обстановку.

— Ночью у нас свет отключают, — поведала дежурная, — экономия! Я помнила фамилию вашу — Груша, решила — женщина — и подселила вам соседку. Плохого не думайте — она доктор наук, профессор, знаменитый в наших краях геолог.

В тот же день Леша познакомился с профессором, посмеялись от души и каждый направился дальше по своему маршруту. А Леша все не мог забыть реплики своей соседки: «А я, знаете, не так несколько представляла себе истребителей…» И что она этим хотела сказать, не успокаивался Груша.

* * *

В Ахтубе мне подарили арбуз килограммов на двенадцать с гаком. Закатили прямо в тесную кабину Як-23, под левый локоть пристроили… Лететь предстояло в Саратов, эшелон дали — 7200. Пока лез вверх, воображал, как обра­дуются такому подарку мои, чудо-арбузищу! Но подошло время снижаться, и началось — скатывается и скатывается проклятый, а у меня же нет третьей руки, чтобы придерживать арбуз. И вопрос встал: кто кого, арбуз — меня или я арбуз. Довез я его все-таки и готов был о бетон грохнуть, механик удержал: «Командир, но полосатый-то чем виноват? Такой красавец! Опомнись, командир…»

* * *

Англичане истреби­тель «Харрикейн» на­хва­ливали, а мы — не очень. У машины была вреднейшая привычка: чуть снег поглубже или тормознул резковато, «Харрикейн» ста­но­вился на нос. Но летать надо было, и летчики Карельского фронта выработали такую методу: пилот запускает двигатель, механик, не теряя времени, вскакивает верхом на хвост, и экипаж бодро рулит на взлетно-посадочную полосу. Там механик соска­кивает, летчик идет на взлет.

Пилот поторопился или механик замеш­кался, только, перейдя в набор высоты, летчик услышал в наушниках шлемофона: «Осторожно! У тебя на хвосте пассажир…» Блинчиком, блинчиком пилот развернулся и начал тихо сползать на посадку. А душа — в пятках… Все закончилось благополучно, если не считать обмороженных рук механика и ненависти к «Харрикейну», захлестнувшей летчика, что пошло ему на пользу — перевели на «лавочкины»!

* * *

Радиопозывной «Светлый» генерал пронес через всю войну. Очень ему нравилось, как это звучит: «я — Светлый, я — Светлый!..» Со своим любимым позывным генерал прибыл в столицу для участия в очередном воздушном параде. Ему предстояло вести группу «мигов». Закон воздушного парада — полное радиомолчание. На передачу работает только земля, воздух же может лишь отвечать на запросы командного пункта, отвечать коротко и четко.

Приближались к Белорусскому вокзалу, все подтянулись и невольно напряглись. И тут в шлемофонах загремело: «Я — Светлый, я — Светлый! Хорошо идем…» Закончить мысль «Светлому» не удалось. «Заткнись, темнота» — перебил его восторги насмешливый голос.

От любимого позывного пришлось отказаться. Зубоскалы придумали: «Как идем, темнота? Отвечай, Светлый!» — запрашивали, разумеется, анонимно.

* * *

В летной комнате необычное оживление: приказом по министерству сильно снижены расценки на ряд испытательных полетов. Это уже не впервые. В самый разгар обсуждения появляется пилот, которого все считают совестью аэродрома. И разом притих шум, люди ждут его слов. Он подходит к доске приказов и объявлений, читает. Прочел. Говорит: «Да-а, теперь придется летать в два раза больше… было б на чем».

* * *

Пока Ли-2 разгружался на Тушинском аэродроме, командир вышел на шоссе нюхнуть столичного воздуха. И тут… увидал городового. Тот был затянут в черное сукно, обут в высокие сапоги, на шее — малиновый шнур… Ну точь-в-точь как в кино. «Ты кто такой?» — поинтересовался командир корабля. «Не видишь? Милиционер». Командир с сомнением: «А форма почему такая?» «По указанию товарища Сталина железнодорожную милицию переодели…» «Пошли на борт, — пригласил командир, — обмоем форму…» Милиционер для фасону поломался немного и пошел. В самолете командир только моргнул бортачу, и тот поднес гостю полную крышку прозрачного, как слеза, авиационного спирта. Едва не задохнувшись, городовой все двести граммов одолел и жестом попросил запить. Дали … только не воды, а еще спирта. Гость выпил и упал. «На чехлы!» приказал командир и улетел в Пензу… Скандал, сами понимаете.

Пилота затребовал на ковер сам министр. «Ты мне надоел своими фокусами, — говорит. — Пора тебя в шею гнать, но прежде я хочу понять: зачем ты его увез». «Понимаете, товарищ министр, я, как этого городового увидел, остолбенел сначала, а потом подумал: не поверят мне ребята, если расскажу… и взял его на показ мужикам».

* * *