От заката до обеда

Милка хотела. Разложив на коленках косметику, я посадила ее перед собой и принялась рисовать Милу новую. Собственно, тогда, трогая ее лицо подушечками пальцев и ловя прерывистое дыхание, я поняла, что она вовсе не такая взрослая и не такая сильная. И вообще не такая. Я думала о ее комнате и о ее месте, о расковыренных помадах и драных мишках. Я придумывала ее заново, точнее, не придумывала, а раскапывала. Как сумасшедший реставратор, углядевший за скучным натюрмортом драгоценный подлинник, я снимала слой за слоем, чтобы докопаться до истины. Я оттерла с нее восемь классов образования, соскоблила с глаз алкоголь, убрала с губ бесприютность… Даже пережженные ее рыжие волосы упокоились и были послушны моим рукам. Как запоздалая Афродита, выходила Мила из пены, и, невзирая, на то что за стеной ловил чертей дядя, а на кухне варились яйца, она была божественна.

Когда я подвела ее к зеркалу, она даже шарахнулась.

– Ты чего со мной сделала?

– Ну ты же хотела макияж? Тебе что, не нравится? – испугалась я. – Хочешь, я переделаю?

– Да нет, очень здорово, только непривычно. Леха выпадет.

– Ну так ты же этого и хотела? Ведь так?

– Так… Хочешь со мной вместе?

– Хочу, – ответила ей я. Я правда хотела.

До дома Лехи мы добирались долго: Милке жали мои сапоги, мне были велики ее ботинки. Когда мы наконец дошли до подъезда, она предложила выпить в тамбуре.

Водка жгла горло, и было очень холодно.

– Ты меня классно накрасила, – хвалила меня Мила. – Он точно охренеет. Сейчас увидишь.

Кое-как шкандыбая на моих каблучищах, она доползла до заветного хода. Я, как всегда, плелась сзади. Дверной звонок. Открытая дверь.

– Милка, ебенть! Да ты красавица! Трахаться пойдем?

Каждый скрип пружины их кровати резал мне сердце.

Каждый раз, когда она охала, мне хотелось умереть. Каждый звук в этом наполненном дешевым сигаретным дымом доме вызывал во мне боль. Не знаю, как это описать, но у меня было такое чувство, как будто я присутствую на брачной ночи любимой дочери и очень жалею о том, что не убила ее в утробе. Афродита сдохла, так и не появившись.

– Налей водички, – прибежала на кухню Милка. – И домой иди. Кстати, чем ты меня красила? Что за косметика? Ведь офигительно получилось, признавайся!

– Кремом для лица, – ответила я ей и хлопнула дверью.

– Не трепи-и! – крикнула мне вслед она.

Разрываясь от осознания собственной, никому не нужной правды, я села на ступеньку и заплакала.

О рекламе

Все-таки между женщиной и рекламой существуют тонкие и вместе с тем довольно деликатные взаимоотношения… Да-да, примерно такие же, как у вокзального лохотронщика и велотуриста из Нижних Мамырей. Речь идет о том самом случае, когда одна сторона надувает, а другая, понимая, что ее надувают, активно жаждет быть надутой.

Причем я думаю, что мы, женщины, гораздо глупее мамыринцев, потому что тем хотя бы баблосом перед носом трясут и сулят золотые горы…

Что же предлагают нам?

Вот, например, в последнее время предлагают открыть «панорамный взгляд».

У кого как, а у меня лично слово «панорама» вызывает исключительно «бородинские» ассоциации. Но косенькая блондинка по ящику со своими «предельно подкрученными» и «распахнутыми на 360» заставляет меня забыть о геометрических нелепостях и подойти к зеркалу. И хотя я прекрасно понимаю, что мои короткие ресницы не загнешь даже с помощью столярного клея, желание обзавестись блондинкинскими моргалками не дает мне покоя. В своем маразме я дохожу до того, что мне начинает казаться, будто корень всех моих катечкинских бед кроется в отсутствии панорамности взгляда. Дескать, будь у меня такие трагические окуляры, жизнь пошла бы иначе. Глядишь, и ребенок перестал бы есть собственные сопли, и мужу зарплату прибавили, и на маршрутке забесплатно покатали… Дневные рассуждения, как правило, сводятся к вечернему: «Купи-и-и, а то назавтра жрать не приготовлю».

Как вы понимаете, по вытряхиванию подарков я давным-давно могу мастер-класс открывать или лекции, к примеру, в МГУ почитывать, посему всякие мелочи типа косметики приобретаются мне незамедлительно и без брюзжания.

И вот тюбик с тушью у меня в кармане, и, запершись в ванной я начинаю накрашивать глаза, после чего долго терроризирую семью на предмет «как оно», «стало ли длиннее» и, вообще, «заметен ли эффект». Так как семья у меня к панорамности нечувствительная, я немедленно обижаюсь и опять ухожу в ванную.

Там, глядя на себя в зеркало, я тяжко вздыхаю и начинаю умываться. И хотя всем, опять же, понятно, что, даже если бы ресницы «распахнулись» не на 360, а на все 480, вряд ли это добавило бы пикантности моей рязанской харе, легче от этого не становится.

М-да… Мы их удлиняем, подкручиваем, «окутываем» и даже «доходим до их конца», но, пожалуй, радость только в том, что за все это время они не выпали.

Или вот, к примеру, шампуни.