От звёзд — к терновому венку

Мир, в котором проживает означенный Сорокин, весьма схож с нашим, с тем только отличием, что грань между реальным и вымышленным там порядком размыта: случается как проникновение вымысла в реальность, так и прямое воздействие художника на окружающее. Живущий в этой псевдо-Москве герой и сам в чем-то Стругацкий (более — Аркадий Натанович). В своей тайной, скрытой от людей жизни мастера, он создает еще одного героя, натурально, тоже писателя. Каковой писатель обитает в мире и вовсе причудливом. К примеру, он прорывается сюда, к нам, где тайно общается с бардом, страдающим, как и он, от неумения вовремя прекратить бренчать. Круг, таким образом, замыкается. И становится окончательно понятно, что всяческое разделение на миры есть сплошной обман и надувательство. А существует одна реальность. Прочее же — мираж, и никакого резона нет принимать его всерьез. Что, к примеру, задержалось в ладонях «реалистов», когда весь песок вытек? Халтурщик Рэм Квадрига, пьяница Виктор Банев, падающие маски вместо лиц… А живописец Рэм Квадрига живет в ИСТИННОЙ реальности. Вместе с писателем Баневым и философом из Будущего Павлом Зурзмансором. Туда-то, в настоящий, неизменяемый мир, и уходят повзрослевшие Ирма, Бол-Кунац и Валерьянс…

На роль Синей Папки метил сперва «Град обреченный». Дело прошлое, и можно сказать, что не клеились у Аркадия и Бориса Стругацких дела с этим вариантом объединения рукописей, и сколько ни старались они улучшить ситуацию, она какая была, такая и оставалась. «Град» не подошел из-за слишком большого объема — по версии самих АБС. Это, конечно же, правда. И все же причина эта не единственная.

Во-первых, герой. Ни в каком случае Андрей Воронин не писатель. А ведь без творца рвется связующая миры нить. Однако еще важнее другое. В «Гадких лебедях» содержится едва ли не идеальный символ будущего. Вообще-то, роль такого символа может играть все что угодно, хотя бы лес. Трудность в том, что не всякий читатель аллегорию поймет и почувствует… Зато уж в рукописи из Синей папки — именно тот образ, который «срабатывает» сам по себе и всегда, без всякой подготовки. Наше будущее — это дети. Не правда ли, очень свежая мысль!

Короче! Совсем коротко: «…у нас впереди — только они».

* * *

Источник горечи всякого мастера — в невозможности предугадать, как отзовется слово. И стократ это верно для мастера, отнесенного к «фантастике»… Можно писать на языке Пушкина и Булгакова, можно — в порыве озорства — попросту вставить в книгу кусок «из» Александра Сергеевича или Михаила Афанасьевича… Беда в том, что и этого никто не заметит. Половина пропустит странные слова мимо ушей, другая половина сочтет их за неудачную шутку: ведь эти добрые люди ничему не учились и все путают, что им говорили. Исключения столь редки, что их и учитывать смешно. А авторская горечь доходит порой до того, что подобные отсылки снабжаются прямыми пояснениями! Что и случилось в «Хромой судьбе». О безысходность… Если мысль изреченная есть ложь, что уж тогда говорить о мысли еще и поясненной… И сегодня область пересечения множеств, обозначаемых как читательская аудитория Стругацких, читательская аудитория Пушкина и читательская аудитория Булгакова, по-прежнему катастрофически мала. Именно до уровня редких исключений, подтверждающих правило…

* * *

Эстафета извечных поисков света и покоя… «На свете счастья нет, но есть покой и воля…» Что ж, выходит, для Него они все же были… Но на этом все и заканчивается. «Я ищу свободы и покоя…» Именно. Ищу… Ищу вечного сна и беспамятства… Кто там следующий? «…Покой нам только снится сквозь кровь и пыль… Покоя нет…»

Последний выбор — у Мастера: ИЛИ свет, ИЛИ покой.

И, наконец, НИ света, НИ покоя — в мире, где нет и уже не предвидится не только Воланда с его свитой, но и самого Мастера… Мы-то знаем твердо: нет ничего ДО и нет ничего ПОСЛЕ. Нет ни наград, ни возмездий в предстоящем НИЧТО. Все — здесь и только здесь.

Но и здесь ни совета не будет, ни сочувствия. Не от кого, да и с какой стати. Только ты сам. Всё — сам. Не надо задаваться большими планами, дорогой читатель, право! Кто жил и мыслил, тот не мог не мечтать о свете и покое. Ну, что же, оказывается, это не суждено. Зато осталось — главное. Свободен! Свободен! И в этом — высшая и единственная награда. И смелость. В том числе — смелость писателей, которые от религиозного, по сути, мышления пришли к абсолютному атеизму, чистому и холодному, к отрицанию любых подпорок — включая и такую религию, как вера в светлое будущее, в мир коммунистического рая, на который мы тут якобы работаем.

Вовсе не все люди — добрые. И царство истины — Полдень — никогда не настанет. Ибо тот мир не может быть построен так, как рассказали его авторы. Такой мир может быть только придуман. Впрочем, разве что чудо…