Отара уходит на ветер

Что ж — адекватное решение. Даже похвалил бы пастуха, если бы не его крестьянская жадность. Ему бы не цепляться за каждую пядь, заехать куда подальше и, выскребая территорию до зелёнки тракторными граблями, создать широкую полосу отчуждения. Но не таков был наш сельскохозяйственный жмот. Куркуль от животноводства чересчур любил скотину, чтобы отдать огню лишний клочок травы. Один Бог знает, как он умудрился поделить приграничные покосы на декабрьское, январское, февральское, мартовское и апрельское сено. Что совсем уж необъяснимо, как чёртов эконом распределил сухой корм по числам, не забыв мысленно обвести в кружок красные даты, в которые любил порадовать подопечных лишним навильником. В общем, ему бы начать сражаться где-то за 17-е января и далее. Но нет — скряга решил драться за уже полыхавшее 8-е декабря, хотя прекрасно знал, что можно и нужно было сдать часть позиций. Дело в том, что степь у нас — бестия продувная, прошлогоднюю траву — спасибо ветрам — в зимы не заносит снегом, скот пасётся круглогодично и на земляном сухпайке способен протянуть до Рождества.

Трактор дымился, как подбитый танк. Будучи твёрдым троечником по истории, Санька понятия не имел о танковом сражении на Огненной дуге под Курском. О своём деде, механике-водителе Т-34-ки, пастух тоже ничего не слышал, но был весь в него. Генетическую память пока никто не отменял. Если уж какая-то вода, как бают, несёт в себе всю информацию об окружающем мире, то чего уж говорить о терновом венце природы — человеке. Так вот, в 43-м Санька был семенем семени, потел в паху замасленного танкового комбеза вместе с батей, дядькой, двумя тётками, многочисленными братьями и сёстрами, жёг вражеские «тигры» и «пантеры». Тут бы и выделить Саньку из общей массы, но кто из нас, извините, не прел в галифе дедов и прадедов, не прошагал в подштанниках пол-Европы, не поливал из трубы дома своего донские степи, леса Белоруссии, бараки немецких концлагерей, не заглядывал под юбки пани и фрау…

Ну, раз нет таких, скажу о другом. На беду, походил внук на деда, как помидор на томат. Родственники делали слишком уж одно дело: и танкист зажигал, и его клон. И если механика-водителя Т-34-ки за это по праву наградили орденом Отечественной войны I степени, то пастушку за то же самое следовало бы оборвать уши. Огонь, получавший дополнительный приток кислорода из-за того, что Санька ворошил тракторными граблями горевшее сено, — перестал есть округу и взялся её жрать…

По всему, трактор должен был вспыхнуть, но каким-то чудом не загорался. Зато задымление и температура в кабине были приличными. Санька коптился, как окорок. Его глаза, разъедаемые дымом, поточно выпускали слёзы, туша разгоревшиеся от борьбы щёки. За раскосые зенки тоже можно было не опасаться — сверху их заливал лобовой пот. Да и вообще, обильная роса выступила по всему телу пастуха, латая доспехи там, где они подсохли после озёрного купания. Трактор раскачивало на кочках, парня бил кашель. От этого Саньку кидало по кабине во все стороны, как будто извне лупили бронебойными. Из-за этого движения тракториста выходили неточными, рычаги и тумблеры включались с опережением или опозданием. Словом, внук танкиста продувал сражение на своей местечковой Огненной дуге. Видать, досталось ему от деда одно только геройство, на остальное хромосом не хватило.

Тем временем Вовка сражался с пожаром в пехотном строю. Проку от его действий было примерно столько же, сколько от понедельников, в которые начинают новую жизнь. Не будем строго судить парня. Всё-таки надо понимать, что Огненная дуга — бойня, главным образом, танковая. В кипише мастодонтов дело пехотинца вшивое — не быть раздавленным и приглядывать за такими же, как ты, неприятельскими вшами.

И они-таки явились под хакасским Курском в лице-роже-морде пьяного тракториста. Очухавшись, он обвёл степь соловым взглядом, поднялся и, раскачиваясь, побрёл к технике…

— Куда? — перерезал ему путь Вовка.

— Ласточку верните — сгорит, — глядя поверх парня, угрюмо сказал тракторист.

— Ласточка — это трактор, что ли? — усмехнулся Вовка.

— Ну да, и чё?

— Занята твоя ласточка, — произнёс Вовка. — Гнёзда вьёт из сена, не видишь?

— С дороги, умник, — разозлился тракторист.

— Не вижу асфальта, — вызывающе бросил Вовка.

— Не блатуй, две секунды даю, — достав монтировку из-за голенища кирзача, предупредил тракторист и включил таймер.

Вовка подался назад, на его лице, как прыщ, соскочил испуг.

— Не надо, брат, — дрогнул он.

— Брат? — деланно изумился тракторист и, повертев в руках монтировку, съязвил: — Неужто железяка породнила?

— Пожалуйста, не надо, — тихо повторил просьбу Вовка.

— Не боись, братан, — успокоил тракторист. — Я тебя слегонца окучу — по-родственному. Жениться же в ближайшие год-два не собираешься?

— Не-нет, — подзаикнулся Вовка.

— Так «не нет» или «не да»? — допытывался тракторист.

— Не нет в-вроде — не собираюсь.

— Значит, заживут до свадьбы мои метки, — заключил тракторист.