Отава

— Вы не пугайтесь, пани Вера. Здесь вам быть мало, когда печатать. А остальное время — в приемной.

— Я и не пугаюсь вовсе.

В доказательство Вера с живостью присела на табурет, примерилась. Хотела снять и футляр с машинки, но он на замке.

— Можно, попробую? — пошевелила пальцами. — А то все лето не тренировалась.

— Пани Вера, — скривился Вальтер, — лучше я вам покажу еще что-то… Пойдемте.

И совсем ребячьим движением, как делал Мишка, взял ее за пальцы, поставил на ноги. Так и вывел, не отпуская, из этого склепа.

Вошли в дверь напротив. Это не кабинет — жилая комната; чуть поменьше приемной, такая же чистая, веселая, полная зеленого света — выходит тремя окнами в палисадник. Посредине, под богатой цветастой скатертью, — круглый стол; кровать затянута тончайшим тюлем; оттоманка, кресла. Над кроватью от потолка — персидский ковер темно-красного цвета с неясными узорами. На нем — крест-накрест — ружья, клинки, длинноствольные пистолеты отживших времен. Всю противоположную стену занимает другой ковер, яркий, светлый; сцены барской охоты с собаками. На книжном шкафу и резном буфете свалены чучела птиц и зверушек. «Как у нас в биологическом кабинете», — подумала Вера и вдруг вскрикнула, подалась к Вальтеру. Из-за шкафа выглядывала, оскалив пасть, волчья голова (Вера подумала, что это комендантова собака).

Вальтер весело рассмеялся:

— Не пугайтесь, сейчас укротим этого зверя. Двинул чучело волка подальше в угол, накинул на него плащ. Усаживая ее в кресло, как бы извинялся:

— Я не охотник, пани Вера. Наследство так сказать… Только место занимает да пыли больше от всего этого хлама. В подвал давно бы пора свалить. — С каким-то ожесточением толкнул оконную створку. Расстегнул пуговицу тесного мундира, освобождая шею, вдыхал с наслаждением еще не горячий уличный воздух.

Вера удобнее опустилась в мягком кресле; лишь бы не сидеть без дела, попросила разрешения поглядеть альбом, массивный, с медной тусклой от давности застежкой. Вслух читала надписи на открытках с видами Франции, Швейцарии, Италии и Германии.

Вальтер опустился в другое кресло. Усмехаясь, сказал:

— Если бы послушали вас на Рейне, умерли бы от смеха.

Вера взглянула на него исподлобья, недовольно поджала губы.

— Не дуйтесь, пани Вера, ей-богу, правда.

— А откуда вы так хорошо знаете наш язык?

— Я р-русский…

По тому, с какой иронией, не то с сожалением он протянул слово «русский», Вера не поняла, шутит или говорит всерьез. Хотела уточнить, но он достал из футляра скрипку и пристраивался у раскрытого окна играть.

Сильным движением взял аккорд — полилась знакомая Вере мелодия. Тревожно забилось сердце. Смотрела на чужого человека, видела своего — Мишку. Потому, наверное, и не удавалось видеть в этом человеке врага, какой явился на ее, Верину, землю с одной целью — убивать. Даже нашла, что они похожи с Мишкой, не лицом, а мыслями, своим презрением, ненавистью к старому, отжившему. Только Вальтер терпит «хлам», покоряется чьей-то чужой воле, а Мишка бы не стерпел…

Вера с радостью поняла, что скрипка поможет ей завязать разговор о Мишке. Так все неожиданно легко слаживается! С нетерпением ждала, когда он опустит смычок. И вдруг испугалась она этого разговора. Что даст он ей — горе, радость?

— Пани Вера, пани Вера…

Вера вздрогнула. Вальтер стоял возле ее кресла и промокал платком лоб. Не слыхала, когда он перестал играть.

— Вы так слушаете музыку, пани Вера, — шепотом почему-то сказал он. — Не ожидал…

Не поняла Вера, комплимент это или что другое, да и разобраться не было у нее времени. Указывая глазами на скрипку, сообщила:

— В станице есть скрипач…

— Пан Беркутов? Я слушал его. Возле обрыва… Игра страстная, сильная… Но нет школы, техники. Берет на слух.

Вальтер положил скрипку на стол, расстегнул ворот мундира.

— Он собирался в консерваторию…

— Вы знаете его?

Вера придержала дыхание.

— Учились в одной школе… И живем рядом…

По коридору кто-то пробежал. Вслед — еще шаги, четкие, важные. Вальтер, построжав глазами, застегнулся. Проверив на ощупь, все ли пуговицы на месте, пригладил растрепавшиеся волосы.

— Комендант. Представлю ему вас, пани Вера. Верины голые руки вдруг перестали ощущать колючую ткань подлокотников.

Глава пятая

В субботу Сеньке повезло: сыпанул дождь. Обрадовался, не ожидая обеда, ушел из бригады в хутор. Дома заторопил мать, чтобы нагрела воды. Терся мочалкой, с мылом. До красноты. В руки за лето въелась проклятая колесная мазь, даже мочалка не брала. Попробовал песком.

В чулан полезли индюшки. Мать кинулась на них с тряпкой.

— Курыш, курыш, поблуды!

— Не даешь индюшкам на ночь?

— Нехай идуть в степь, оно само зараз коники мокрые.

Сорвала Чубариха с гвоздя кнут и наладила их со двора.

Наскоро вытерся Сенька рушником; тазик с грязной водой хотел выплеснуть с порога. Налетела мать, замахала руками:

— Осатанел чисто! Тут и без тебя грязищи… Вон туда ее, в ровчак.

Пришлось Сеньке топать через весь двор к канаве. Хотелось как поживее: минута каждая на учете. Штаны, сапоги и чистую рубаху — красную в полоску — надел мигом. Волосы расчесал на ходу, пятерней.